Иван Денисов
Обычно супергероев мы ассоциируем с комиксами, их экранизациями или стилизациями под эти экранизации. Но супергерои попали под каток леволиберального конформизма.
Читать далее
|
|
|
|
|
22 мая 2011
Алексей Гуськов
Вот и все, фестиваль подошел к концу, последние конкурсные фильмы излились со светом проекторов на каннские экраны, телевизоры в Пале транслируют футбол вместо бесконечных пресс-конференций и "красных дорожек". Хороших фильмов было немало, достойных призеров есть из чего выбирать, а дурацкий скандал с псевдонацистом фон Триером путает все карты, затрудняя прогнозы и без того малопредсказуемой деятельности жюри во главе с Робертом де Ниро.
Главный конкурс 64-го Каннского фестиваля запомнится непривычно большим количеством хороших развлекательных фильмов. Впереди здесь Артист и Гавр, немного поодаль - Кожа, в которой я живу и Примечание. К сожалению, таким картинам в Канне главный приз не дают давно - последний "несерьезный" фильм, Криминальное чтиво, здесь побеждал в 1994 году. Но Артист почти наверняка заберет актерские призы, а Гавр - приз экуменического жюри. Остальное - дело пока нечитаемого вкуса бригады де Ниро. Очень может быть, что не обидят и одиозное Древо жизни Малика - хотя бы операторскую работу Эммануэля Любецки отметить не грех.
По справедливости Золотую пальмовую ветвь надо бы выслать изгнанному Ларсу фон Триеру, но надежды на это мало. Хотя Фродон и компания, поступи они именно так, проявили бы исключительную мудрость - нашкодивший школьник поставлен в угол на горох, но его сочинение от этого хуже ведь не становится. Отчасти смягчает разочарование рывок "темной лошадки", в предпоследний день неожиданно составившей конкуренцию досрочно дисквалифицированному фавориту.
Однажды в Анатолии Нури Бильге Джейлана - это настоящий tour de force авторской режиссуры, кинематографический персидский ковер ручной выделки, красивый, уютный и необхватный.
Фильм длиной 2 ч 37 мин (самый длинный в конкурсной программе) почти целиком состоит из протокольно дотошных, ничем не приукрашенных следственных процедур и технических пауз между ними. Подход к построению сюжета формально вроде бы родственен "новым румынам" и даже свиноводческому Охотнику Бакурадзе, но у Джейлана напрочь нет нарочитой пресности, его фильм пряный. И он совсем не о том, что показывает - это обстоятельство делает "родственников" совсем уж дальними.
Первую половину картины, с приходом темноты раздражаясь все больше, с десяток представителей турецких силовых органов вместе с землекопами, доктором и двумя подозреваемыми колесят на трех машинах по путанным пригородным дорогам в поисках неглубокой могилы, вырытой где-то рядом с ручьем, вспаханным полем и "круглым деревом". Подозреваемые, два страхолюдных брата, по всей видимости, самовольно признавшись в содеянном, почти не могут помочь следствию - в ночь убийства, как они уверяют, были пьяны и мало что помнят. Вскоре окончательно стемнеет, и красивые пейзажи закатных холмов сменятся контрастными фактурами, вырезанными светом фар армейского внедорожника.
Фильм, в отличие от исполнителей закона, никуда не спешит - он вообще существует в каком-то автономном по отношении к сюжету ритме. Он, как мерное сердцебиение, успокаивает и расслабляет, на его умиротворенное настроение не влияют ни извлечение трупа, ни хрусткая аутопсия в самом конце. Сюжет здесь, в отличие от предыдущей работы Нури Бильге Джейлана Три обезьяны - это болванка, носитель, необходимый, но сам по себе ничего не определяющий. Из Обезьян в явном виде позаимствована только манера съемки и обработки изображения, и та здесь намного мягче, не столь искусственна, хотя естественной казаться даже и не пытается. Неспешный темп взят из ранних работ Джейлана Поселок и Отчуждение, но Однажды в Анатолии не похож ни на что из упомянутого.
Невыразимая словами суть фильма соткана из отвлеченных разговоров почти равноправных персонажей, сдержанной и невозмутимой красоты природы и выразительных усталых лиц - если и есть в фильме драма, то только в глазах. Джейлан не брезгует ненавязчивой, грубо говоря, "тарковщиной": в свете фар волнами колышется жухлая трава, камера добрых две минуты отслеживает яблоко, скатывающееся в ручей и увлекаемое течением, в темноте долго раскатывается далекий гром и т.д. При этом надуманностью такие эпизоды даже и не пахнут, уличить в ней не получается - из-за масштаба не видно, как все сопрягается, но каждая деталь находится на своем месте.
Это не роуд-муви, хотя изрядная часть экранного времени проходит внутри едущих в темноте машин, и не полицейский фильм - ничего характерного для жанра здесь нет, и, как уже было сказано, не драма - она присутствует, но спрятана куда-то на третий план необязательностью слов. Действующие лица горячо обсуждают запах настоящего йогурта, задумчиво жуют печеньки на склоне, сонно пьют чай в деревне с невовремя отключившимся электричеством или увлеченно рассказывают про то, какой отличный инструментарий для вскрытия был увиден в новой больнице. Сквозных тем в диалогах всего две: собственно убийство, которое стражи порядка и их спутники вспоминают нечасто и только по необходимости - выяснение правды не их забота, и всплывающая исключительно от долгого вынужденного безделия история про вроде как неожиданно умершую "жену друга". Сказать, что эти нити как-то скрепляют повествование, нельзя.
Однажды в Анатолии больше всего напоминает журчащий поток воды или костер, на который можно смотреть, не уставая, сколь угодно долго. Зал, по большей части набитый непоседливыми журналистами, как завороженный просидел до самого конца, никто не уходил - здесь это редчайшее явление, тем более для длинного неторопливого фильма.
Как и многие настоящие произведения искусства, Однажды в Анатолии говорит про все сразу, хотя и не проговаривает ничего конкретного. Как он устроен, понять не представляется возможным, и это делает его достойным наследником Золотой пальмовой ветви, почти автоматически перепадающей от безвременно съехавшей на обочину Меланхолии фон Триера. Не подкачай, Бешеный Бык, вся надежда только на тебя теперь.
|
|
|
Версия для печати
