Киновед Андрей Плахов в своей книге "Режиссеры настоящего" предложил условное деление режиссеров на "визионеров и мегаломанов" с одной стороны, "радикалов и минималистов" – с другой. Шведа Лукаса Мудиссона раньше можно было однозначно отнести ко второму "типу" – зачастую радикал, он всегда был успешным минималистом, с четкой моральной установкой рассказывая маленькие, локальные истории из жизни маргиналов. С фильмом Мамонт случилась неприятность: оставив на месте и нравственный посыл, и свои любимые темы, Мудиссон сменил методы – и проиграл. Участие в конкурсе Берлинале-2009 принесло большое разочарование – критики, и без того раздраженные обилием "посланий человечеству" на фестивале, который открывался фильмом с симптоматичным названием "Интернэшнл", освистали картину и на просмотре, и в фестивальных отчетах. Вне берлинского контекста Мамонт – первый фильм Мудиссона с относительно большим бюджетом и "звездами" – возможно, смотрится лучше, но вряд ли когда-нибудь будет причислен к режиссерским удачам.

Несколько лет назад Алехандро Гонсалес Иньярриту названием Вавилон сразу задавал и масштаб взгляда, и основную идею своего фильма (произведения, надо сказать, весьма спорных достоинств, но снискавшего большую известность). Мудиссон, который совершенно невольно, но неизбежно смотрится подражателем Иньярриту, поступает так же: "mammoth" по-английски – это не только "мамонт", о котором при игре в ассоциации любой прежде всего скажет "они вымерли", но еще и "гигантский, громадный". Замедленное до медитативности действие разворачивается в трех странах, на трех неродных режиссеру языках. Состоятельная нью-йоркская семья рассыпается на глазах: Лео (Гаэль Гарсиа Берналь) летит в Таиланд подписывать контракт на огромную сумму, его жена Эллен (Мишель Уильямс) горит на работе, спасая детей в отделении скорой помощи, пока их дочь отлично проводит время с няней-филиппинкой (Марифе Несесито). На родине няню ждут двое маленьких сыновей; старший из них, нарываясь на большие неприятности, пытается заработать денег, чтобы мама скорее вернулась домой. Лео тем временем едет на острова, где безуспешно пытается спасти тайскую проститутку от ее незавидной участи.

Самая, пожалуй, интересная, в силу своей саркастичности, линия Мамонта связана с героем Берналя. Получив от делового партнера непристойно дорогой и бессмысленный подарок – ручку с инкрустацией из кости мамонта за три тысячи долларов – и потосковав в отеле, Лео летит на острова, желая пожить "без излишеств" и поразмыслить на тему "а вдруг мы все вымрем и из наших костей кто-то будет делать ручки". Мудиссон предлагает нелицеприятный сценарий: западный человек, у которого есть еще совесть, попытается, конечно, "опроститься" (слиться с природой, помедитировать в ашраме, почитать что-нибудь эдакое – в общем, задействовать все доступные ему духовные суррогаты), опростившись же – откроет в себе нечто темное, чего знать и не хотел вовсе; убоится самого себя и вернется к своей тоске у набитого холодильника.
Вавилон далеко не единственный "международный проект", с которым так и тянет соотнести Мамонта. Навязчивую мысль Мудиссона о том, что "пока один вынужден заниматься чужими детьми, его собственными детьми не занимается никто, и до добра это не доведет" уже была куда более лаконично раскрыта в пятой новелле киноальманаха Париж, я люблю тебя (Вдалеке от 16-го округа, реж. Вальтер Саллеш и Даниэла Томас). А герой Берналя мается в номере бангкокского отеля в точности так же, как герой Билла Мюррея маялся в отеле токийском в Трудностях перевода. И когда на пороге номера появляется "массажистка", предлагающая свои услуги, так и кажется, что она сейчас грохнется на пол и закричит, как кричала японка: "Lip my stockings!". Но нет, ничего подобного не произойдет, потому что для иллюстрации идеи Мудиссону достаточно просто продемонстрировать "живой товар", не перегружая при этом внимание зрителя сколь-нибудь живым действием.

Мамонт и смотрится в основном как набор иллюстраций к идеям; слишком заметно, что здесь мы думаем вот эту глобальную мысль, а здесь пытаемся решить вот эту масштабную проблему. Заброшенность детей, отчуждение всех и вся, разрушение семьи, насилие, проституция, педофилия – далее по списку. Каждая из данных абсолютно "в лоб" деталей с буквальностью работает на какую-нибудь декларацию: и то, что няня посылает сыну в подарок мяч с надписью "Сделано на Филиппинах"; и то, что хирург Эллен вместо обеда готовит красивую, но несъедобную пищевую композицию; и монтажное сопоставление шершавых стен недостроенного дома на Филиппинах с ненормально гладким интерьером дорогой гостиницы; и сам по себе выбор "мировой столицы", Нью-Йорка – слишком легкой мишени для обличения западной пресыщенности; и т.п. Местами фильм распадается уже просто на пословицы и поговорки: у кого-то супчик жидкий – у кого-то жемчуг мелкий, а добрыми намерениями, представьте, вымощена дорога в ад.

При этом все истории рассказаны "с холодным носом", отстраненно, откуда-то сверху. Интонация напоминает о некоторых фильмах Стивена Содерберга, но без их смысловой нетривиальности. Стереотипные представления о скандинавах международный Мамонт, в конечном итоге, оправдывает куда больше, чем предыдущие темпераментные фильмы Мудиссона. Даже в самых жестких, если не жестоких, его картинах – Лиля навсегда и Дыра в моем сердце – всегда была некая наивная, прекраснодушная нота, и это сочетание било наотмашь. Увеличивая свой замысел до глобальных масштабов, режиссер пропорционально раздувает и гуманистический посыл, при этом предельно его выхолащивая, доводя до неприятной холодноватой сентиментальности. Мудиссон верит в возможность глобальных улучшений и в исцеляющую силу искусства – и это прекрасно. Вот только "глобальный" фильм с антиглобалистским пафосом смотрится, как хиппи в дизайнерских шмотках – кто ему поверит?