|
|
|
|
18 февраля 2010
Ян Левченко
С помощью этого знакомства Есенин пытается избавиться от ипохондрии. Напыщенный, самовлюбленный, окруженный восторженными ученицами в Литинституте, он сильно задет тем, что какая-то провинциальная музейщица, экскусроводша с интеллигентскими идеалами не пасует перед его авторитетом. Показательно происходит их первая встреча, так и не увенчавшаяся знакомством. Есенин бродит по музею и прибивается к группе туристов из Франции. Экскурсию ведет молодая симпатичная женщина, свободно говорящая по-французски (Инна Чурикова безупречно озвучила свой чудный образ). Чужая речь раздражает драматурга, параллельно оценивающего новый объект женского пола. Его внутренний монолог поучителен: "Умеет же! Не суетится, не заигрывает перед иностранцами! Молодец! Неужели местная? Не может быть! Наверняка из Москвы. Или из Ленинграда. Пожалуй, все-таки из Ленинграда. Уж очень естественна. Нет, типичная ленинградка! И платье носит, как полагается! Как они там, в Ленинграде, этого добиваются, черт их дери?!" В короткой реплике уместились и бессознательный трепет перед заграницей, и презрение к провинции, и, в свою очередь, провинциальная зависть к "культурной" столице, и – в целом – низкая самооценка, компенсируемая небрежным, чисто потребительским отношением. Знакомство происходит позже, в доме старой учительницы, где остановились московские знаменитости. Там же происходит грязная истерика Есенина в ответ на безжалостные, чуть наигранные филиппики Саши. Все ошеломлены, любовница утешает Есенина, учительница укоряет Сашу, Пащин в фартуке моет посуду, – и тут, как Бог из машины, является младший лейтенант ГАИ Синицын, безответный поклонник Саши, чья трагикомичная линия в сюжете важна не меньше главных персонажей. Из его уст впервые звучат стихи о "бедном гении", которые якобы призваны изменить жизнь Есенина."Бедный гений" – это местный поэт Чижиков, чьим творчеством занимается Саша. Это дело ее жизни, типичное краеведческое подвижничество. Есенин отчаянно добивается внимания Саши, по привычке оставаясь уверенным в том, что это она, бедная, влюблена и мучается. Частью этого проекта становится почти искренний интерес к фигуре Чижикова. "Сашенька, Вы подарили мне тему!" - с этими словами Есенин покрывает ее руки поцелуями, но все опять как-то не складывается, он теряет калошу, она быстро уходит, он суетится, понимает, что не догонит, и лишь озлобленно наблюдает, как исчезает женский профиль в окне автобуса. Тема, которую теперь будет разрабатывать Есенин, называется "Провинциальные встречи". Это фиаско. Тема смеется над создателем, потерявшим свой дар. Тема – это не условный Чижиков, а безусловный крах Есенина. И от того, что авторы фильма оставляют героя в живых после автокатастрофы, этот крах еще мучительнее. На что он теперь будет способен? Как он будет существовать? Перевернулась ли его жизнь вместе с машиной? Или все остается по-старому? Неприятная, но явная интуиция заложена как раз в этом "или". Точка возврата пройдена, и "Волга" в кювете уже не поможет.
Отдельной линией сюжета, крайне рассердившей советских чиновников, стала эмиграция. Глухие намеки на сложные обстоятельства в разговорах между Сашей и ее поклонником-милиционером разрешаются, когда Саша возвращается домой в сопровождении своего возлюбленного Андрея. Он местный историк, вступивший в конфликт с начальством, лишившийся работы и подвизающийся могильщиком на кладбище. Он собирается за границу, проклиная страну и все, что она делает с людьми. Подвижница Саша его, разумеется, отговаривает. Сцену подслушивает затаившийся на кухне Есенин, чье щекотливое положение – результат очередного капризного порыва. Помчался среди ночи, обнаружил, что дверь не заперта, поддался искушению… Кстати, Есенин уже третий раз подслушивает Сашу. Первый раз это было в музее, второй раз – в доме учительницы. Тщеславие и любопытство всякий раз пересиливает порядочность. Когда Андрей обвиняет Сашу в предательстве и убегает прочь, женщина падает в обморок, и Есенин аккуратно переступает через нее, чтобы безболезненно покинуть квартиру. Тема отъезда имеет любопытное визуальное решение. Камера показывает Андрея мельком, за стеклом, со спины, избегая крупного плана лица. Лишь голос Станислава Любшина удостоверяет его имя в титрах. Человек отворачивается от сверлящего взгляда. Его не должны узнать, ему нельзя мешать, он уезжает из страны – режиссер делает все, чтобы это произошло. Это дерзкое союзничество, кажется, замечено не было. Сказанного вслух оказалось достаточно. Даже инженер человеческих душ Ким Есенин не может обосновать свое несогласие с эмиграцией. Цедит про себя что-то бессвязно-раздраженное.
Одни герои – главные фигуранты обвинительного заключения. Другие – может, и милые, но несостоятельные, подчеркнуто типажные свидетели. Милиционер – недалекий страж порядка. Учительница – выжившая из ума восторженная старуха. Московская "ученица" вообще за гранью добра и зла. Единственное светлое пятно в этой грустной истории – даже не Саша, состоящая из провинциальных травм и зажимов, а музыка эстонского рок-ансамбля "Апельсин" с любительским вокалом сына режиссера, Анатолия Панфилова. Спокойная, лучезарная и какая-то летняя на фоне глубокой русской зимы. Возможно, это сама жизнь, которая умеет быть безмятежной, даже если этого не умеют люди. А может, это музыка незаметного фона, музыка дали, природы и истории, в которых растворяются крохотные люди, так часто и мастерски взятых сверхдальним планом. Остается один вопрос. За что снятая с полки Тема получила в 1987 году "Золотого медведя"? За перестройку и новое мышление, за сбывшуюся мечту о гласности? За все хорошее, в котором тогда, в отличие от наших дней, никто не сомневался? За это тоже. Фильм попал в нужный контекст, в это время как раз резко вырос интерес к обновлению в Советском Союзе. Империя, дремавшая, как броненосец в доке, внезапно встрепенулась, и начала освобождаться от панциря. Заграница ответила с энтузиазмом. Это честное кино, дерзко бичующее нравы советской творческой элиты и пострадавшее за свою дерзость. Кино с политическим зарядом, как всегда уважали в Берлине. Но есть дополнительное обстоятельство. Картина Панфилова – образец не идеологической, но социальной и даже антропологической сатиры. Ее острие направлено на расподобление человека. Герой Темы не опускается лишь потому, что ему некуда падать, кроме кювета. Это смерть героя длинной, почти бесконечной эпохи мирного загнивания Советского Союза. В музыке, звучащей над этим разложением, слышится последняя надежда на новую жизнь. Быть может, ее-то и услышали в Берлине. Слух у них, как известно, приличный.
2 страницы
 1 2
|
|
|
|
Версия для печати
