|
|
|
|
16 апреля 2009
Ян Левченко
 Чарли Чаплин на четыре дня старше Адольфа Гитлера. Им обоим в апреле исполняется 120 лет. Единожды обратившись в своем творчестве к образу германского монстра, Чаплин до конца своих дней гадал, какую реакцию вызвал у прототипа фильм Великий диктатор. Доподлинно известно, что Сталину эта картина не понравилась. Что неудивительно. Уж слишком она несерьезная, а местами – просто глупая…
Чаплин для мирового кино – что Пушкин для русской литературы. Светит всем одинаково – солнце есть солнце. Любить его как-то глупо. В данном случае это ничего не значит. Отменить же и не замечать его нельзя. Кто он такой, ясно не вполне. С одной стороны, великий гуманист, просветитель, Человек с большой буквы. С другой – скептик, лукавец и пересмешник, с легкостью и решимостью касающийся любой самой неудобной и двусмысленной темы. Толстяки, сироты, инвалиды, служители культа и слуги закона, красавицы, артисты и домашние животные участвуют в его сюжетах исключительно на правах подопытного материала, от которых чудак Шарло с тросточкой и в котелке, маленький и нелепый житель большого и жесткого мира, отскакивает, как мячик от стенки. Он везде и нигде, со всеми и ни с кем.
Чаплин соответствует любым определениям. Классик французского авангарда и теоретик визуальности Луи Деллюк считал, что Чаплин – это воплощение концепции комического, изложенной в книге Анри Бергсона "Смех". Зритель смеется, рефлекторно защищаясь от резкой смены ситуации: один человек бежал и вдруг упал, другой сидел себе, попивал крюшон и вдруг получил тортом по физиономии. "Вдруг" – это ключевой эффект ранней "комической фильмы", в этом с Деллюком трудно спорить. Психоаналитики рассматривали Чаплина как освободителя подавленного инфантилизма. Его герой – мужчина-ребенок, выпадающий из конвенций "взрослого" мира, где табуированы шалости. Чаплин как бы отрабатывает в кадре то, что не может себе позволить среднестатистический обыватель. Выдающийся фольклорист Петр Богатырев указывал на близость Чаплина театру-варьете с его сменой масок, а через него – народной драме, также варьирующей "твердые" роли в пределах одного сюжета. Богатыреву вторил основатель формальной школы в русском литературоведении Виктор Шкловский, походя критиковавший Чаплина за однообразие и механистичность юмора, но признававший его изощренность в пересмотре классических амплуа. Всю эту асоциальную формалистскую "дребедень" в гневе отвергали проводники официальной советской идеологии. У какого-нибудь Георгия Авенариуса в его биографии Чаплина 1960 года веско говорится об усилении социального звучания. Начав с чистого развлечения, бездумного и безнадежно-буржуазного, Чаплин сумел подняться над чисто шкурными интересами и развлечениями толпы, обратился к политической проблематике. И ведь не поспоришь. Денег прилично заработал – и поднялся. Почему бы и нет. То же самое можно сказать и о других трактовках. Они справедливы, прозорливы, остроумны. А Чаплин своей гусиной походкой и от дедушки ушел, и от бабушки ушел.Социальному звучанию Чаплин не был чужд никогда. Иначе не заставлял бы публику недоуменно ловить себя на том, что смеяться над маленьким нелепым человечком как-то не очень аккуратно. Иначе не писал бы восторженных писем Сергею Эйзенштейну по поводу его масштабных революционных фресок. Было это задолго до фильма Новые времена 1936 года, который отбил новый абзац в биографии Чаплина. Броненосец "Потемкин" вышел в один год с Золотой лихорадкой, где уже все было на своих, если можно так выразиться, местах. Алчность, показанная через столкновение с комизмом, работала местами даже сильнее, чем в знаменитой и слишком лобовой ленте Эриха фон Штрогейма. Даже в Огнях города 1931 года, часто принимаемых за исключительно романтическую историю, камерность любовного сюжета внятно оттеняется социальной оппозицией бедной цветочницы и пьяного миллионера.
3 страницы
1 2 3  
|
|
|
|
Версия для печати
