C перерывом в одну неделю в прокат вышли две картины -
ПираМММида Эльдара Салаватова и
Generation П Виктора Гинзбурга. Еще до выхода на экран фильмы напрашивались на сравнение: оба рассказывают об эпохе первоначального накопления капитала, по отношению к обоим звучит определение "наш
Гражданин Кейн", оба разрушают старую мифологию девяностых и создают новую. После премьер оказалось, что точек соприкосновения значительно больше. И главная из них — рождение нового героя. Вернее, двух героев-антиподов: Мамонтова-Мавроди и Вавилена Татарского. Не того, пелевинского, а несколько иного. И, соответственно, было предложено два варианта развития традиционного сюжета "русский человек на распутье". Мамонтов и Татарский — две версии нового русского человека, рожденного в СССР и обреченного жить в другой стране. Прочувствовавшего на себе всю силу старинного китайского проклятья "Чтоб ты жил в эпоху перемен!". Оказавшегося в мире не как супермаркете, но как казино.
Даже отправная точка биографий этих двух героев одна — пусть даты разные (в одном случае за окном танки расстреливают Верховный Совет, в другом речь идет о весне 1994 года), но события одни и те же: дележ наследства советской империи. Причем происходящее описывается в обоих случаях дословно одинаково и в обоих же случаях закадровым текстом: совок сдох, его наследство надо делить и раздавать в частные руки. Только к дележу этому допущены исключительно избранные, остальные оказываются за бортом.
Важно, что и Салаватов, и Гинзбург не придумывают героев с чистого листа, а заимствуют: в одном случае — из реальной жизни, в другом — из носящего клеймо "культового" романа. И в обеих картинах разница между литературным или реальным прототипом и его кинематографическим воплощением огромная. Причина этого в том, что и Салаватов, и Гинзбург выстраивают новую мифологию именно на основе переписывания биографий героев, превращая таким образом рядовых персонажей в архетипические. Точно так же, как
Буслов сотворил прежний миф о девяностых, выбрав в качестве героев рядовых "великой криминальной войны", Салаватов и Гинзбург свой портрет эпохи пишут, создавая архетипы русского дельца. По большому счету, этот образ оба они создают с нуля: во всяком случае, в нашем кинематографе, помимо Евстигнеева-Корейко и Михалкова-Михалыча с наколкой СССР во всю ширь груди, другие такие персонажи не встречаются. Поэтому тема "русский человек и деньги" неизменно возвращала актуальность персонажам А.Н. Островского — всем этим Белугиным, Самсонам Силычам и прочим бородачам с золотой цЕпочкой на пузе, манерно, тремя пальчиками придерживающим дымящееся блюдечко с чаем.
