C перерывом в одну неделю в прокат вышли две картины - ПираМММида Эльдара Салаватова и Generation П Виктора Гинзбурга. Еще до выхода на экран фильмы напрашивались на сравнение: оба рассказывают об эпохе первоначального накопления капитала, по отношению к обоим звучит определение "наш Гражданин Кейн", оба разрушают старую мифологию девяностых и создают новую. После премьер оказалось, что точек соприкосновения значительно больше. И главная из них — рождение нового героя. Вернее, двух героев-антиподов: Мамонтова-Мавроди и Вавилена Татарского. Не того, пелевинского, а несколько иного. И, соответственно, было предложено два варианта развития традиционного сюжета "русский человек на распутье". Мамонтов и Татарский — две версии нового русского человека, рожденного в СССР и обреченного жить в другой стране. Прочувствовавшего на себе всю силу старинного китайского проклятья "Чтоб ты жил в эпоху перемен!". Оказавшегося в мире не как супермаркете, но как казино.

Даже отправная точка биографий этих двух героев одна — пусть даты разные (в одном случае за окном танки расстреливают Верховный Совет, в другом речь идет о весне 1994 года), но события одни и те же: дележ наследства советской империи. Причем происходящее описывается в обоих случаях дословно одинаково и в обоих же случаях закадровым текстом: совок сдох, его наследство надо делить и раздавать в частные руки. Только к дележу этому допущены исключительно избранные, остальные оказываются за бортом.

Важно, что и Салаватов, и Гинзбург не придумывают героев с чистого листа, а заимствуют: в одном случае — из реальной жизни, в другом — из носящего клеймо "культового" романа. И в обеих картинах разница между литературным или реальным прототипом и его кинематографическим воплощением огромная. Причина этого в том, что и Салаватов, и Гинзбург выстраивают новую мифологию именно на основе переписывания биографий героев, превращая таким образом рядовых персонажей в архетипические. Точно так же, как Буслов сотворил прежний миф о девяностых, выбрав в качестве героев рядовых "великой криминальной войны", Салаватов и Гинзбург свой портрет эпохи пишут, создавая архетипы русского дельца. По большому счету, этот образ оба они создают с нуля: во всяком случае, в нашем кинематографе, помимо Евстигнеева-Корейко и Михалкова-Михалыча с наколкой СССР во всю ширь груди, другие такие персонажи не встречаются. Поэтому тема "русский человек и деньги" неизменно возвращала актуальность персонажам А.Н. Островского — всем этим Белугиным, Самсонам Силычам и прочим бородачам с золотой цЕпочкой на пузе, манерно, тремя пальчиками придерживающим дымящееся блюдечко с чаем.

Первый тип, Мамонтов — не "наш" человек. Романтизма в нем много. Помнится, в своем перехваленном третьем Антикиллере Салаватов вывел точный образ девяностых в современности: выпущенный из клиники Франкенштейн, убивающий всех направо и налево, романтизированный олигофрен с внешностью Гоши Куценко. В новом фильме режиссер создает романтический портрет уже не "братка", а крупного предпринимателя — причем широкими мазками. Так, чтобы нельзя было не влюбиться раз и навсегда. Но еще более "ненашим" делает Мамонтова то, что Салаватов помещает его в заимствованную из американских образцов схему - гений против государственной сволочи (см. Цукерберг против маменькиных сынков в пиджачках, Железный Человек-Тони Старк против военщины и Ларри Флинт против ханжей). Только в отечественных обстоятельствах и реалиях. На ярмарке начала девяностых Мамонтов — герой и хозяин: махнет рукой — толпы на Кремль пойдут, топнет ногой — четверть годового бюджета страны в карман положит. Современный Самсон, не иначе. Уничтоженный властными институтами и спецслужбами, но снова выходящий на свободу, чтобы затеять новую большую игру. Потому что по натуре — игрок, и иначе жить не умеет. Казалось бы, Салаватов таким образом насаждает либеральные ценности. Только в этот раз именно натура берет верх: очевидно, что зародившийся новый сюжет с МММ-2011 закончится точно так же, как прошлый, а может и хуже. И американская модель, либеральная и славная, которую, конечно, надо насаждать и насаждать, в очередной раз утонет в русских болотах точно так же, как уснул в них "Бумер".
Другой герой, Вава Татарский — на первый взгляд, вовсе не архетипический персонаж, а всего лишь маленький человек и герой времени этих самых маленьких людей, ставших большими. Но Виктор Гинзбург в Generation П встраивает свое экранное воплощение пелевинского романа в русскую традицию. Литературную, в первую очередь. Увязывает его не с американскими образцами, как Салаватов, а со школьной классикой — той ее линией, которую принято называть гоголевской.
Татарский, в отличие от супермена-Мамонтова, никакой не герой. И даже не просто маленький человек из ларька, как в романе Пелевина. Владимир Епифанцев играет человека без свойств, с абсолютно незапоминающимся лицом и кривой усмешкой на губах. Пустое место, тихоня-интеллигент из литинститута. Его "нулевость" еще более оттеняет излишне яркий кордебалет: тут и Ефремов с кокаином на ковре, и матерящийся Гордон, и звезда клипа "Сны моей весны" Игорь Григорьев, и Леонид Парфенов…

А из пелевинского романа Гинзбург берет главное для себя — миф о богине Иштар, мужем которой мог стать любой житель Вавилона. Стоило только добраться до нее, разгадать три загадки и остаться не скинутым с башни. И вот этот самый "ноль", человек без свойств, забирается по башне на самый верх. И мысль пелевинскую Гинзбург додумывает, причем самым правильным путем: ставшая идеологией нулевых идея о том, что "нами управляют те пять человек, что ТАМ у джойстика сидят", о том, что власть — цифровое изображение и не более, получает развитие. Власти нет, значит, единственный, кто ее может добиться —совершенный ноль, пустое место. Никак не Мамонтов. Мамонтов на то и Мамонтов, чтобы вымирать. А Татарского не задушишь, не убьешь. Что история последних десяти лет и показала.