С Педро Альмодоваром в определенный момент произошло то же, что и с прочими радикалистами: из рубрики "возмутители спокойствия" он тихо перекочевал в раздел "любимцы домохозяек". Произошло это как-то очень уж незаметно, провести четкую черту не так просто: где кончается скандал и начинается пир духа, когда он перестает трепать нервы и начинает радовать своими "лихо закрученными сюжетами"? Точно так же какой-нибудь Грегг Араки сначала всех пугал и бил по глазами Поколениями игры в Doom, а потом начал снимать вполне удобоваримые ромкомы, разве что в меру бесстыжие.

Альмодовар сдулся давно, и это казалось вполне естественным итогом: разработав свой язык и стиль в гетто, которое мало кто вынесет, он вышел в народ и принялся снимать кино для всех. Но, видимо, все дело было в паршивом времени – в Коже он возвращается к корням с учетом накопленного за годы поп-карьеры опыта.

В смысле сюжета Альмодовар, давно уже ограничивающийся в титрах одной фамилией (ну, спасибо, не именем) здесь традиционно увлечен тем, что рифмует "любовь" и "кровь". И ловко рифмует, стервец, рассказывая историю про хирурга, потерявшего в автокатастрофе жену и теперь создающего при помощи подопытного пациента ее точную копию и, заодно, суперпрочную искусственную кожу, которой нипочем ожоги и укусы москитов.

Как это всегда бывает с фильмами Альмодовара, дальше вот этих общих слов пересказывать сюжет опасно – того и гляди сболтнешь лишнего. Потому что с десятой минуты из шкафов начинают валиться скелеты, у каждого героя обнаруживается своя тайна и свой повод кого-нибудь изрубить, а потом сжечь на красивом костре. Мертвая уж десять лет бабушка оказывается живой, тетя Роза превращается в тетю Сару, а вон та девочка пять лет назад и вовсе была мальчиком, который плохо себя вел, и за это ему сделали вагинопластику.

Хотя Кожа, в которой я живу это тоже тот еще best of the best by Almodovar, собранные в кучу фирменные приемы и прыжки через голову. Образцовые, спору нет. Альмодовар здесь красуется и кокетничает, выставляет напоказ все, чем богат. Острый глаз – ни одна деталь не остается в безвоздушном пространстве, это уже даже не чеховское ружье, а какая-то лавка "100 мелочей", в которой ручка при ближайшем рассмотрении становится базукой, булавка – отравленным клинком. Диалоги, которые достигают каких-то совершенно гоголевских высот.
Здесь есть ожидаемый кайф "сделанности", рождающийся из сказочной техничности и отточенности каждого поворота сценария. Куда удивительнее, что Альмодовар выходит из замкнутого круга историй несчастной любви с элементами членовредительства, в котором крутился последние лет десять. И пусть это все равно будет похоже на все его фильмы последних десяти лет, вместе взятые, пусть снято фирменным караваджизмом оператора Хосе-Луиса Алькайне. Никогда еще Альмодовар не приближался настолько к себе самому лучших времен. И впервые за долгое время выдает что-то большее, чем просто игра мускулами.

Мертвенность фирменного стиля особенно чувствовалась в Разомкнутых объятиях, где казалось, будто режиссер выводит знакомые узоры на автопилоте, не испытывая никаких эмоций. Точно зная при этом, что все нужные эмоции испытает благодарный зритель (скорее, конечно, зрительница). Тем более неожиданно, что в Коже он вдруг включает самоиронию и сам похихикивает над своей излишней чувственностью, над увлеченностью кручеными сюжетами на стыке с болливудским кино. И действительно смешно шутит. И действительно, кажется, просыпается в нем если не хулиган, то живой человек, и даже весьма симпатичный своей живостью.

Автоматическое воспроизведение стиля где-то к Дурному воспитанию вылилось в то, что все фильмы Альмодовара стали даже по смыслу предельно близки к Дикой Розе и Просто Марии - всего лишь констатацией того, что жить страшно. А здесь, в Коже, ожившая эмоция дает мощный эффект. Кровь, любовь, урки в костюмах тигрят, запертые двери, бешенное нагромождение травм и скелетов в шкафах складывается не в констатацию, а в осознание. Все они вместе взятые – не производная какого-то злого рока, витающего над каждым трансвеститом и каждой домохозяйкой (других существ во вселенной Альмодовара давно не живет), а прямое следствие их поступков. Нечего убиваться об пишущую машинку, накачивать грудь силиконом и прятать в холодильниках трупы. Это им всё за дело, потому что эгоисты и вообще сволочи. А для одного режиссера, считавшегося живым трупом, это прорыв и катарсис.