Если придерживаться убеждения, что кино - не синтез более ранних искусств и не то, что впитывает в себя их приемы, а то, что старается от них очиститься, то Охотник - произведение чисто кинематографическое. Во всяком случае, на язык прозы его не переложишь и на сцене не поставишь. Театр невозможен без декораций, драматических столкновений и красноречия, хотя бы низкого, проза - без монологов и авторской речи, включающей голоса персонажей. А тут - ни значимых разговоров, ни даже киноактеров, что называется, "играющих лицом", то есть выражающих посредством мимики движение чувств.

"Вот если бы охотника играл Жан Габен..." - с сожалением проронила одна дама после премьеры фильма на "Кинотавре", намекая на малоподвижное лицо Михаила Барсковича в главной роли, отдаленно схожее со статуарным, но изменчивым лицом великого французского актера. "Причем играл бы исключительно спиной" - съязвил ее сосед по ряду, имея в виду, что режиссер предпочитает ставить камеру сзади героев.

После исключения "несобственных" для кино моментов единственными выразительными средствами режиссуры остаются показ физических движений и складывание их во временной ряд. Поэтому местом для демонстрации чистого кинематографа становится ферма, где много трудящихся людей и шевелящейся живности - главным образом, свиней, которые, если кто не знает, самые человекоподобные после обезьян существа. В городской квартире и даже в самом городе такое кино, ясен пень, не снимешь. Поэтому горожанин, если в глубине его души скрывается тоска по природной жизни и натуральному хозяйству, может, несмотря на все отчуждающие обычного зрителя кинематографические приемы, найти в фильме Бакурадзе возможность вжиться в незнакомую ему жизнь и даже в какой-то мере почувствовать себя суровым и мужественным фермером-охотником. А если в потемках его души ничего подобного нет, может смотреть картину как передачу Animal Planet, авторы которой вздумали рассматривать людей наравне с животными.

Это, впрочем, вовсе не значит, что в фильме человек так же очищен от собственно-человеческого, как сам фильм - от "несобственно-кинематографического". В первом полнометражном фильме Бакурадзе, Шультесе, герой был просто подсобной абстракцией - если угодно, подмостками, на которых начинающий режиссер показывал свое мастерство, и этот подход был высоко оценен продвинутыми зрителями, в том числе критиками, для которых авторская сфера интереснее персонажной.

Герой Охотника, сохраняя качества экспериментального экспоната, в то же время вполне реален - в том, например, смысле, что представим в качестве документального персонажа. Мы видим его в действии и можем кое-что о нем рассказать - как он забивает свиней, продает туши, ездит на охоту, как ведет себя с одноруким сыном-инвалидом и женой, как обращается с работницей, взятой из ближайшей колонии, где она сидит за убийство - вероятно, любовника.
Более того, к концу фильма он даже меняется - выходит из замкнуто-непроницаемого состояния и, кажется, начинает чувствовать эмпатию - неловко гладит любовницу-работницу, словно выражая сочувствие ее положению, пытается действовать одной рукой, чтобы войти в положение сына, и вроде бы впервые понимает, что свиньи - тоже живые существа, чувствующие страх и боль.

Может быть, аналогичный шаг к пониманию других делает и режиссер, чей авторский образ в Москве и Шультесе казался более погруженным в себя, нежели в персонажей своих картин.