Жерар Депардье впервые за много-много лет (а может, и десятилетий) снялся в главной роли в приличном фильме – причем собственном бенефисе, ленте Гюстава де Керверна и Бенуа Делепина Последний мамонт Франции, номинировавшейся в прошлом году на берлинского "Золотого медведя".

Это своеобразный Рестлер (Рурк и Депардье даже внешне неожиданно оказались похожи – видимо, все дело в длинных волосах), снятый "под Каурисмяки" дуэтом режиссеров-певцов пролетарской печальной Франции, авторов выходившей в российский прокат Луизы-Мишель. Манерой сюжетосложения новый фильм не слишком отличается от предыдущей работы: все та же совершенно нефранцузская меланхоличность и легкий абсурд, все те же путешествия на край ночи на различных видах транспорта, все тот же флер фильма-социализма – не в смысле Годара, а в смысле кино про то, как тяжко жить под гнетом буржуазного общества. Но все это – в рамках чистейшего маньеризма, встраивания себя в определенный контекст. Тем более главное в картине все же – Депардье.

Его герой – выходящий на пенсию добродушный громила, всю жизнь гнувший спину на самых разных работах, теперь, когда пришла пора отправляться на покой, обнаруживает, что некоторые работодатели попросту забывали регистрировать его у себя. Тогда он садится на мотоцикл, пообещав жене слишком не гнать, и отправляется в путешествие по волнам своей памяти.

Сюжет как таковой здесь работает как вполне прозрачная метафора, облаченная в грубоватый комбинезон, за которым все-таки проглядывает субтильное строение интеллигентного мальчика. За этим пролетарским роуд-муви вполне легко читается лирика. Эпос существует в данном случае только как кокетливая форма для лирического высказывания – не более того. Правда, и тут Керверн с Делепином – эпигоны, потому что ровно так же этот прием работает у первопроходцев, перечислять которых - пальцев рук не хватит. Видимо, эта стилистика настолько привлекательна, что не позаимствовать ее – грех.
Это был бы и правда милый, но очень средний и обычный фильм, если бы не исполнитель главной роли – давно скурвившийся до предела Депардье. Кажется, никто уже не помнит ни Жан-Клода из Вальсирующих, ни других значимых ролей актера – остались только большущий живот, нос картошкой и Астерикс с Обеликсом. Депардье ездит по миру, встречается с Путиным, носит черную бейсболку с золотым российским гербом, снимается в рекламе, держа в руках французско-украинский разговорник… Почти как Боярский – актер, променявший тихое творческое затворничество на членство в массовой культуре.

И тем более примечательно, что в новом фильме эта самая массовая культура с него спадает: в Мамонте за Депардье не волочится хвост прошлых ролей, кулинарных книг и прочей бижутерии. Он играет как будто с чистого листа, словно не было всех этих тридцати, если не больше, лет бессмыслицы, которую он переиграл на экране. То есть не все еще потеряно – и фильм автоматически этот сюжет поглощает. Получается история не про путешествие последнего из могикан, великана-трудяги, по его клонящейся к закату жизни, а второе рождение, пробуждение мамонта, вылезающего из своих ледников. Что, конечно, тоже не новость: как говорил почтальон Печкин, "может, я только жить начинаю – на пенсию выхожу".