|
|
|
|
30 июня 2011
Иван Чувиляев
 На Московском кинофестивале был представлен и сразу же выходит в прокат фильм Александра Зельдовича Мишень, явно сделанный по принципу "надо повторить": после десятилетней давности расхваленной и получившей чуть ли не культовый статус Москвы, режиссер снова исполняет примерно тот же номер в той же компании. Режиссура Зельдовича, сценарий Сорокина, музыка Десятникова. Сделано здесь все по той же модели: снова режиссура как дизайн, снова литература как постмодернистская игра, снова музыка как обработка чужих мотивов. Все то, что десять лет назад радовало глаз, ум и ласкало слух, сейчас вполне ожидаемо выглядит как сходка престарелых рейверов или вечеринка общества друзей Мишеля Фуко.
Москва - итог творчества Сорокина девяностых, как Ван Хельсинга расправлявшегося с демонами советской хрестоматийной литературы и произведений, публиковавшихся в толстых журналах, Мишень - даром что начинается на ту же букву – итог Сорокина нулевых. Сорокина-антиутописта с его фирменными образами Евразии, трассы Париж-Пекин, великой замкнутой империи и страшных людей, ее населяющих.
Москва была проста – она даже не требовала режиссера, сценарий играл сам собой. В Мишени же все не так просто: это все-таки не современные "Три сестры", а портрет будущего, в котором чиновники и телезвезды будут получать вечную молодость и расплачиваться за нее собственными жизнями, которые эта самая молодость высасывает. Зельдович этот сюжет только украшает, преподносит в наилучшем виде, словно он не режиссер, а сотрудник студии Артемия Лебедева. Его страшно занимают гибкие мобильники, роскошные панорамы (чистенькие, конечно, чтобы красиво было), гэджеты, машинки, палки в руках китайцев и, кажется, ему вовсе плевать на копошащихся во всей этой красоте актеров. В этом смысле показателен план, которым фильм кончается – исчезающая в бесконечном пространстве фигура. Даже точки не остается. Казалось бы, один из главных сюжетов нового русского кино – человека съедает среда, - но здесь и его нет.
В этом дизайне нет места ничему, кроме машинок и роботов – ни стилизованной в восточном ключе музыке Десятникова, ни диалогам Сорокина, которые звучат, будто их произносят не герои сюжета, а какие-то посторонние существа, сидящие в них, ни самим актерам.
Мишень не выглядит плохой работой хорошего режиссера, фильм не обманывает ожиданий. Мишень - это диагноз русской культуре последних двадцати лет. Красноречивая демонстрация того, во что она мутировала. Те приемы, которые цепляли еще десятилетие назад, сегодня уже не могут высечь даже примитивную эмоцию, не работает даже анекдотичный принцип "во-первых, это красиво…" То, что было интеллектуальной игрой с заговорщицкими подмигиваниями для тех, кто понимает, стало грушинским фестивалем. То, что казалось новым словом, теперь выглядит, как турникет в госучреждении: вот, отчитались по инновациям и нанотехнологиям. У художников есть такое обыкновение – уходить либо в простой, либо в скит, просто чтобы с катушек не съехать и сохранить какие-то остатки таланта и собственного мировоззрения. Только это чревато тем, что художники в своем скиту забудут, как живые люди выглядят и говорят, и это еще бабушка, как говорится, надвое сказала, что хуже - с катушек съехать или потерять время из виду. Навсегда.
|
|
|
Версия для печати
