Александру Миндадзе не впервой обращаться к экстремальным ситуациям: были в его сценариях и ДТП (Поворот), и железнодорожная авария (Остановился поезд), и кораблекрушение (Армавир), и авиакатастрофа (Отрыв) – не хватает разве что происшествия с космическим кораблем. При этом работы Миндадзе, как сценарные, так и режиссерские, имеют мало общего с популярным голливудским жанром "фильма-катастрофы", для которого любое стихийное или нестихийное бедствие – во-первых, зрелище, а во-вторых, повод для демонстрации мужества и способности человека к выживанию: сюжет, в котором очередной герой спасает мир или собственный город от искусственной или естественной напасти, можно сказать, - скелет жанра. Миндадзе зрелищами не интересуется, его интересует поведение обычных людей (а через них – и поведение социума) в критических обстоятельствах. Людей – но никак не героев, с которым он вместе Вадимом Абдрашитовым свел счеты в Смерти машиниста (Остановился поезд – подцензурное название), где прозвучала историческая фраза о том, что героизм затыкает дыры от разгильдяйства - и тем самым скрывает катастрофическое положение дел во всей советской системе.

В фильме В субботу обстоятельства выбраны более чем критические – первый день Чернобыля. Место действия – Припять. Персонаж, за которым будет следовать (бежать) камера румынского оператора Олега Муту, снявшего потрясающий фильм Смерть господина Лазареску, - комсомольский функционер Валера (в идеальном исполнении Антона Шагина, впервые показавшего себя в Стилягах в роли Мэлса), который случайно узнает, что грохнул четвертый реактор ЧАЭС, и понимает, что надо срочно хватать в охапку подругу и драть, пока доза полученной радиации не превысила смертельную. Но на субботний поезд они опаздывают, а следующий – через сутки, которые предстоит провести в городке, чьи жители не догадываются, что перешли или вот-вот перейдут смертную черту.

Нечто подобное у Миндадзе уже было в Параде планет, но в форме "как бы": как бы ядерный взрыв, как бы посмертное бытие (как было и у Олега Муту, проследившего последний путь умирающего Лазареску по кругам больничного ада). На этот раз все более чем реально и тем более жутко от того, что смерть невидима и неслышима. И вместо неторопливо-медитативного повествования начинается лихорадка и включается классический саспенс, когда зрителю сообщают нечто ужасное, о чем не ведают персонажи фильма.
Кроме одного, который знает, но молчит, будучи скован тремя кольцами: понятным только советскому человеку страхом нарушения режима секретности, шкурным интересом и чисто русской покорностью судьбе – раз не удалось смыться сразу, будь что будет. Кстати, именно три эти момента, едва ли понятные европейцу и, тем более, американцу, ограничивают успех фильма за рубежом: достаточно представить себе, как повел бы себя на месте Валеры житель маленького американского городка – хоть в действительности, хоть в фильме. Если, конечно, с картиной Миндадзе не произойдет того же, что случилось с фильмом Германа Хрусталев, машину!, который провалился в Канне, но через некоторое время благодаря "Кайе ду синема" был признан одним из самых значимых фильмов 90-х.




Новая работа Миндадзе окончательно проясняет причины его "измены" своему постоянному соавтору Вадиму Абдрашитову. Собственный стиль Миндадзе эмоциональнее, и в то же время он более скрытен. Порой создается впечатление, что автор едва ли не намеренно препятствует синхронному зрительскому пониманию происходящего в расчете на будущее озарение (что особенно чувствовалось в Отрыве), хотя вместо него вполне может последовать раздраженный выплеск. У Абдрашитова, стилистика которого предназначена для более широкой аудитории, такого не случалось. Но здесь, как сказал бы логик, исключительная дизъюнкция – или в погоне за эмоциями жертвовать рассудком или же, сохраняя холодный разум, сдерживать чувства. Третьего в данном случае не дано.