|
|
|
|
25 февраля 2010
Ксения Косенкова
 Фильм Я так давно тебя люблю, на первый взгляд, вписывается в ряд крепких психологических драм, которыми, помимо прочего, всегда славилось французское кино, способное раскрутить даже самый заурядный сюжет за счет актерской игры, тонко прописанных диалогов – и особого нерва, "чувства кино", как будто имплантированного французам с рождения. Филипп Клодель, лауреат различных литературных премий, выступив со своим полнометражным кинодебютом, продолжил славную французскую традицию обращения успешного писателя к режиссуре – примеров много, от Жана Кокто и Алена Роб-Грийе до Мишеля Уэльбека. Амбиции Клоделя явно меньше, однако он довольно удачно сыграл "в высшей лиге", получив за свою картину немало больших наград (в том числе BAFTA за лучший неанглоязычный фильм) и на редкость единодушное одобрение критиков. Но на фоне всей этой прекрасной картины возникает стойкое ощущение, что с фильмом все-таки что-то не так.
Главная героиня Я так давно тебя люблю, Жюльетт Фонтейн (Кристин Скотт Томас), выходит из тюрьмы после 15-летнего заключения и попадает в дом своей младшей сестры Леа (Эльза Зильберштейн), которая очень хочет наладить с ней отношения. На мрачной неразговорчивой Жюльетт лежит печать не только долгого пребывания в тюрьме, но и страшного преступления, которое ее туда привело. Стараясь изжить свои беды, она пытается встроиться в новое бытие и в семью Леа, состоящую из мужа Люка, свекра и двух удочеренных девочек. Жюльетт ищет работу, заводит нечто вроде дружбы с инспектором по делам досрочно освобожденных, принимает ухаживания коллеги Леа и учит племянницу игре на пианино. Почему она совершила преступление, и сможет ли она жить с этим дальше, неясно до последних минут фильма.
Роль Жюльетт – бенефисная для англичанки Кристин Скотт Томас, будто созданной для подобных трагических партий; главный аттракцион фильма – медленное, нюансированное вживание ее героини в новый мир. Актриса обладает редкой способностью к весомому присутствию на экране: чтобы было интересно, ей достаточно в молчании курить одну от одной, печально глядя в пространство – здесь таких сцен более чем достаточно. Помимо игры Скотт Томас, в фильме немало привлекательного: выдержанное меланхоличное настроение, подкрепленное минималистичной музыкой Жан-Луи Обера (одного из основателей легендарной рок-группы Telephone); дружеская болтовня в духе фильмов Ромера – и с непосредственной отсылкой к нему; игра старшей из девочек; наконец, третьеплановый, но при этом объемный образ инспектора, мучимого одиночеством и депрессией.
Проблема в том, что для драмы здесь не хватает собственно "драмы". Трения героини с реальностью минимальны, сопротивления почти нет, а все напряжение держится на вопросах "почему она это сделала? может ли это повториться?", которых для двухчасового фильма явно недостаточно. Ожидания, когда же, наконец, "начнется", напрасны – не начнется. Клодель отчего-то боится разрушить благолепие выстроенной им картины, а картина и вправду хороша. Это мир победившей толерантности, мультикультурализма и милейших людей, желающих друг другу только добра. Семью Леа некоторые западные критики точно окрестили "витриной Benetton" – от нее веет откровенным рекламным довольством: муж – славянин, жена – наполовину француженка, наполовину англичанка, две вьетнамские девочки и впридачу иракская супружеская пара в лучших друзьях. На улице наперегонки ездят инвалиды-колясочники – и это не подвиг преодоления, а просто признак эмоционально комфортной жизни. Вышедшей из тюрьмы Жюльетт добродушная социальная работница изо всех сил помогает адаптироваться. Муж Леа, который пытается что-то тихо бурчать поначалу, быстро перековывается – ему самому неловко от собственной нетерпимости к свояченице. Максимум возможного противостояния в этом успокоенном мире – ироничные перепалки между болельщиками "Нанси" и "Пари Сен-Жермен". Но что хорошо для жизни – не всегда здорово для фильма.
Немалую долю своего успеха французское кино всегда выстраивало на обращении к фрустрациям среднего гражданина с интеллектуальными запросами – сексуальным, карьерным, в конце концов, экзистенциальным, – обладая способностью выжимать драму буквально из ничего, а точнее – из выведения тщательно скрытого на поверхность. В фильме Клоделя маска буржуа, которую раньше не стремился сорвать только очень ленивый французский режиссер, окончательно срослась с лицом: никаких тайных умыслов и "пороков, скрытых под покровом благопристойности". И слава богу, казалось бы; само по себе это еще ничему не мешает – для кино всегда остаются семейные конфликты и неистребимая любовь человека к "домомучительству", вне зависимости от его воспитания, достатка и ума. Один из недавних примеров – американский фильм Рейчел выходит замуж Демме, где тоже была давняя семейная трагедия и возвращение главной героини из исправительного заведения в дивный мир социального примирения, которое никак не мешало родственникам мучить друг друга, а режиссеру – показывать целый спектр интересных характеров и ситуаций.
Чтобы построить зрелище на взаимодействии двух женских лиц (в данном случае – Жюльетт и Леа), вовсе не обязательно быть Бергманом, но не бояться создавать поле хоть какого-то напряжения нужно точно. Клодель же всячески избегает конфликтности, строя фильм на сентиментальных клише, затертом символизме, веских банальностях в духе "иногда книги помогают больше, чем люди", и аккуратной закругленности сюжетных построений, далекой от нервной жизнеподобной нелинейности, которая свойственна французскому кино в лучших его проявлениях. В доме, где все так давно друг друга любят, единственная проблема – горничная, прозванная "Катриной" за то, что все бьет и ломает, свекор все время улыбается в белую бороду, будто Санта Клаус (точнее, Пэр Ноэль), а нетерпимые родители Жюльетт и Леа, которые единственные могли бы нарушить картину, давно ушли с авансцены – отец в могилу, а мать в дом престарелых.
Трейлер фильма Я так давно тебя люблю, реж. Филипп Клодель
При взгляде на мягкое, как трясина, благополучие героев Я так давно тебя люблю становится особенно ясно, почему европейское кино так стремится на социальное "дно" или в эмигрантскую среду, несмотря на постоянные обвинения в повторах и спекулировании на теме (возможно, самые яркие французские образцы последних лет – такие разные фильмы, как Пророк Одиара и Кус-кус и барабулька Кешиша). Там не наступил еще фукуямовский "конец истории", не победила любовь к ближнему, и героям есть чем заняться кроме выбора, как скоротать вечер – заснуть на Куросаве или развлечься на Любиче (здесь таким выбором заняты Леа и Люк, которые – конечно же – любят друг друга без памяти). Апофеоз клоделевского человеколюбия наступает в притянутом за уши финале, когда преступление Жюльетт не только объясняется, но и оправдывается, затрагивая заодно широко сейчас дискутируемый этический вопрос. А как же иначе – ведь тогда Леа не смогла бы сказать Жюльетт: "Посмотри, как хорошо".
|
|
|
Версия для печати
