|
|
|
|
16 апреля 2009
Ян Левченко
 В конце 1930-х годов США с осторожностью относились к происходящему в Европе. В 1939 году, когда началась Вторая Мировая война, Советский Союз смекнул, с кем надо поскорее договариваться и выпросил у новоявленного "босса" Прибалтику. Оружие за пазухой не помогло: Гитлер перехитрил Сталина, в результате чего у советских людей появился шанс погибнуть на поле боя, а не за колючей проволокой. За океаном на все эти фокусы смотрели с понятным недоверием. Оба "маленьких человека" с усами друг друга стоили. Чаплин оказался первым, кто однозначно расставил приоритеты. Если предельно грубо, то есть в стиле фильма, то "Против Гитлера" – значит "за будущее человечества". И Бог с ней, с Россией, о которой в фильме ни слова. Не буди лихо…
Самая провокационная и странная часть фильма – это, разумеется, речь Парикмахера с диктаторской трибуны. По сюжету он вместе со своим покровителем – опальным военачальником Шульцем, которого он спас еще на старой войне – сбегает из лагеря и собирается перебраться в соседнюю с Томанией страну Устрию. Тут следует очередное совпадение, намекающее на австрийский аншлюс. На границе с Устрией стоят войска – все ждут приезда диктатора. Он в это время браконьерствует на местных озерах (что-то типа Ленина в Разливе) и попадает в руки пограничников. Нелепый тирольский костюм не способствует узнаванию вождя, чего не скажешь об офицерской шинели, в которую облачен прибывший на границу Парикмахер. Чтобы не быть разоблаченным, ему предстоит выступить перед солдатами и всей нацией по радио. Тут и зачитывается удивительный текст – чистая условность, невозможная на тот момент ни в одной стране. В Германии и СССР – по определению. В Европе – из страха. В США – из политической корректности. Это призыв к миру, любви и дружбе, беспрецедентно прямой и пылкий.
Герой Чаплина говорит очень долго, словно сознательно затягивая, вкладывая в свою речь все, что мог и хотел сказать. По ходу выступления исчезает граница между персонажем и актером. Это говорит сам Чаплин – единственный человек в мире, который без лицемерия и фальши, вооруженный одной лишь сокрушительной наивностью, решается собрать в кучу все общие места пропахшего нафталином гуманизма, общечеловеческие (вернее, христианские) ценности, протестантскую этику и социалистические утопии. Кротость и бесхитростность Чаплина поражают до сих пор. Если же это тоже ирония, на которую косвенно указывает страстная ажитация, настигающая оратора к концу выступления, тогда это цинизм высшей пробы. Наверняка мы об этом не узнаем уже никогда. Очень может быть, что Чаплин сам этого доподлинно не знал, руководствуясь не столько интеллектом, сколько чувством и вкладывая в слова своего героя все, что интуитивно считал своим идеалом. В этом смысле речь Парикмахера выглядит перевернутой речью Хинкеля, своеобразной пародией второй степени, возвращающей словам первоначальный смысл, но никогда не забывающей о том, что они поддаются любому истолкованию.Не стоит забывать, что в единоборство с диктатором вступил ребенок – тот самый, что шаловливо выглядывал из-под маски Шарло в ранних картинах Чаплина. В ряде сцен "Диктатора" очевиден этот проверенный кабаретный комизм, растворяющий любую политическую подоплеку. Например, где диктатор соседней Бактерии по имени Бензино Напалони (читай: Муссолини) соревнуется с Хинкелем, кто выше сядет . При этом, кстати, используются парикмахерские кресла: походя выясняется, что диктатор Томании увлекается стрижкой и бритьем, усиливая эффект двойничества. Чаплин неоднократно подчеркивал, что никогда бы не снял фильм с такими шутками и прибаутками, если бы знал, какой ужас реально творился в Европе. Остается поблагодарить его за неведение. Легкий налет веселого кощунства в сочетании с пафосной серьезностью заключительной речи придает этой картине сложность большого искусства.
3 страницы
 1 2 3
|
|
|
|
Версия для печати
