|
|
|
|
16 апреля 2009
Ян Левченко
 Социально насыщенный Великий диктатор занимает особое место в фильмографии Чаплина. До этого ничего подобного в американском кино не было. Тридцатые годы, ставшие золотым веком Голливуда, уместились между блистательной, но откровенно маргинальной по настроению экранизацией романа На западном фронте без перемен Льюиса Майлстоуна (1930) и ретроспективными, но ориентированными на живую память зрителя Ревущими двадцатыми Рауля Уолша (1939). Все он были однозначны, лиричны и просты. Великий диктатор внешне тоже был чрезвычайно прост. Чистая политическая сатира. Памфлет, чья истинно американская, слегка наигранная наивность способствовала наглости называть вещи своими именами. Чаплин сделал этот фильм подчеркнуто грубым и схематичным. То, за что ругали Новые времена, здесь только усилилось. Чаплин как будто провоцировал публику и критиков. Он хотел, чтобы его спрашивали: "Зачем все это?" Хотел, чтобы фильм раздражал и не давал покоя, несмотря на кажущуюся простоту.
В книге "Моя биография" Чаплин вспоминает, что замысел Великого диктатора возник в 1937 году, когда голливудский венгр Александр Корда, напряженно следивший за событиями в Европе, указал Чаплину на сходство его бродяги с фюрером. От комического до ужасного – даже не шаг, а всего лишь крошечные усики, которые Шарло носил уже четверть века. Внешнее сходство должно было подчеркнуть внутреннее различие. Хотя это тоже словесная эквилибристика – на поверхности лежало лишь то, что в свете этой параллели Гитлер вдруг оказался маленьким человеком. Для восприятия тиранов это открытие почти неизбежно. Они потому и становятся ими, что тянутся на цыпочки и с наслаждением наблюдают, какой огромной делается их вечерняя тень. Маленький Шарло с тросточкой и нежным сердцем имел неплохие шансы озлобиться – от неудач, побоев, преследований, сознания собственной нелепости. Психоаналитики не напрасно говорили о мальчике, проступающем в облике мужчины. Разве не воля к власти и вселенская обида движет "русскими мальчиками" у Достоевского – теми, кто готов, не переплюнув через левое плечо, смешаться с бесами гнева и мести? Разве не злобная беспомощность кладет в руки детей вороненую сталь, с которой они зайдут в ненавистную школу и докажут всем, что с ними надо считаться? От Владимира Набокова до Гаса ван Сэнта протянулась линия наблюдения за унылыми несчастливцами, готовыми в любой момент обернуться тиранами и властителями. Чаплин решительно вошел в этот контекст – пионером и эксцентриком.Известно, что он был рьяным противником звукового кино (второй привет Эйзенштейну). Именно поэтому диктатор Хинкель был задуман говорящим. Герой должен был не только отсылать к прототипу, но и отвечать за "реакционную", драматургически примитивную концепцию звукового кино. Его двойник, – парикмахер из еврейского гетто, потерявший память на Первой мировой, пролежавший двадцать лет в коме и внезапно очнувшийся в другой реальности – должен был оставаться мимом, живым анахронизмом. Его борьба с режимом (созвучие с "Mein Kampf" случайно) должна была протекать беззвучно, точнее, бессловесно, как если бы он действительно был механически перенесен из прошлого. Не зря у него даже имени нет – он просто Парикмахер, представитель типичной еврейской профессии, человек-функция. Впоследствии он тоже заговорил – первоначальный замысел был слишком рафинированным. Весь сюжет основан на полном внешнем сходстве еврея из гетто с вождем нации Аденоидом Хинкелем и столь же полном их несовпадении. Парикмахер не понимает, в какой мир он попал, почему по улицам ходят штурмовики и пишут "Еврей" на витрине его заведения. Отсюда – постоянные нестыковки, неузнавания и другие элементы абсурда, которые Чаплин наделяет принципиальной двуплановостью. Драки Парикмахера со штурмовиками, в которых ему помогает соседка Ханна, более чем комичны, однако их мотивировка и следствие не имеют с комизмом ничего общего. Эта сложная синхронность взаимоисключающих свойств немедленно отсеяла зрителей типа Иосифа Виссарионовича Сталина, стремившегося к ликвидации любых сложностей на подведомственной территории. Консервативный американский зритель не мог не найти в фильме "коммунистическую угрозу". Неординарное произведение нередко попадает меж двух огней. Так случилось и с Великим диктатором.
|
|
|
Версия для печати
