|
|
|
|
2 апреля 2009
Ян Левченко
 Нью-Йорк, Нью-Йорк не имеет никакого отношения к фильму Мартина Скорсезе 1977 года, где в главных ролях снимались Лайза Минелли и Роберт де Ниро. Мюзикл Скорсезе назывался так и на языке оригинала, чего не скажешь о картине Чарли Кауфмана, в названии которой (Synecdoche, New York) ключевым является понятие "синекдоха", а не абсурдное в отрыве от него слово "Нью-Йорк". В нашем прокате это слово просто повторяется два раза – вот вам и перевод. Прокатчик не только испугался невежественного зрителя, которого должно оттолкнуть непонятное греческое слово, но и сам продемонстрировал полнейшее невежество, посчитав игру слов режиссерским чудачеством без смысла и цели. Поэтому далее в этом тексте название фильма будет калькироваться с английского...
Главного героя зовут Кейден Коттар. Он режиссер в небольшом, но крепком и, судя по всему, неплохо обеспеченном провинциальном театре. Звезд с неба не хватает. Ставит пошловатые, перегруженные декорациями спектакли, которые ничего не добавляют ни ему, ни его актерам, ни театру как таковому – разве что закрывают необходимую нишу в культурной жизни города со странным названием Синектеди. У Кейдена есть жена – несколько мужеподобная, предельно независимая и чрезвычайно богемная художница Адель. У них подрастает дочь Олива, тоже вся из себя нагруженная творчеством. То она рисует, то её рисуют ее, и так далее. Несмотря на подчеркнутые внешние недостатки актера Филиппа Сеймура Хоффмана (Ночи в стиле Буги, Большой Лебовски, Магнолия, Капоте и др.), его герой нравится женщинам. По нему сохнет билетерша в театре, потом выясняется, что и ведущая актриса. Его же усиленно мучают комплексы, преувеличенные неудачи и бесконечные болезни, в основном психосоматического свойства. Жена в итоге сбегает с подружкой-лесбиянкой в Берлин – ну, куда ж еще податься, раз такое дело! Там она становится преуспевающей художницей, дает интервью глянцевой прессе, ее подруга превращает увезенную дочь в собственный художественный проект, короче, наступает мрак и ужас постмодернизма. И тут Кейден, впадающий в растительное существование, внезапно получает премию Макартуров. Не грант, на который подают заявку, а именно премию. В Америке ее называют "премией гениев", она дается за выдающиеся заслуги на ниве искусства и культуры. Для Кейдена это аванс Бога, сыгравшего в кости.
В душе Кейден хочет, как лучше, и решает поставить масштабный выдающийся спектакль, в котором будет воплощена реальная жизнь Нью-Йорка. Это будет и сага о семье, и букет городских сценок, и цитаты из Юджина О'Нила и Теннеси Уильямса. Это будет сама жизнь, сверхусилие по ее скрупулезному воспроизводству. Тут-то все и начинает рушиться к чертям. Кейден перестает замечать время. Годы летят. Он репетирует с огромным количеством актеров и статистов. Его театр – гигантский ангар, где выстроены площадки, которые бы сделали честь фильмам упомянутого Мартина Скорсезе (привет Бандам Нью-Йорка). С билетершей у него не получается, хотя очень хочется. С актрисой получается, хотя почти не хочется. У них рождается еще дочь – удвоение той, что выросла в Берлине и уже забыла английский. Жизнь начинается заново и снова буксует. Времени нет. Есть грандиозный замысел, вязнущий в себе. Есть стареющие актеры, стареющие ассистенты. Одни болезни сменяют другие, смерть все чаще стучится в двери картонного мира, но времени так и нет. Есть Утопия Великого Искусства. Недостижимая, прекрасная и… безобразная.
Синекдоха. Нью-Йорк – режиссерский дебют Чарли Кауфмана, сценариста самых что ни есть заковыристых фильмов типа Быть Джоном Малковичем, Адаптация и Вечное сияние чистого разума. Кстати, Сияние… первоначально появилось в нашем прокате безо всякого "чистого разума". Вместо него в названии стояла "страсть". Эротика – оно, конечно, симпатичнее, понятен трогательный резон прокатчика. Если же совсем честно, то название цитирует строчку из поэмы классициста Александра Поупа, где стилизуется выдуманное послание, которое юная Элоиза сочинила Пьеру Абеляру, якобы узнав о его любви. Строчка эта выглядит как "Eternal Sunshine of the Spotless Mind". Если соблюдать размер, то лучше всего это переводится как "Сиянье вечное беспечного ума". Вообще-то аналога слова mind в русском языке не существует, так что кантовский "чистый разум", невольно извлеченный прокатчиками из генетической памяти, даже попадает в точку. Понять, что такое "Синекдоха. Нью-Йорк" еще сложнее. Следует не только навести справки о термине "синекдоха", который в риторике и современной теории литературы обозначает фигуру речи, где часть заменяет целое ("Эй, шляпа!", "И вы, мундиры голубые…"). Дело еще и в том, что этот термин в английском языке созвучен с названием того самого городка Синектеди (Shenectady) в штате Нью-Йорк, где происходит действие фильма. Кауфман изготавливает обманку: город Синекдоха, штат Нью-Йорк. На этом риторическом приеме и строится картина. Реальность дробится театром, замещается фрагментами, каждый из которых тщится отразить целое. Подобия все мельче. Цель все дальше.
Говорят, даже в Каннах не все могли с первого раза прочитать название фильма. Кауфман в ответ притворно жалуется, что с утра не может вспомнить то, придумал с вечера, вот и теряется в догадках, что все это в итоге значит. За режиссуру он взялся после того, как выяснилось, что постановщик Адаптации Спайк Джоунз без остатка связан контрактом на производство детского фэнтези Где живут чудовища (Where The Wild Things Are). Узнав такое, любой чувствительный сценарист на месте Кауфмана не то что в режиссуру – в лазерные шоу подался бы. Результат этой выходки озадачивает даже благосклонного зрителя. Этот последний в течение первого часа думает, что попал в очень интригующее пространство. Он увлеченно разгадывает головоломки, рефлексирует по поводу точек зрения, времени и места повествования, мысленно кивает режиссеру с видом заправского заговорщика. А к исходу второго часа глубокомысленность окончательно оборачивается напыщенностью, тонкий интеллектуализм – утомительным умничаньем, а настойчивое стремление рассказать историю до конца – нежеланием заканчивать ее там, где это нужно делать.
Трейлер фильма Нью-Йорк, Нью-Йорк, реж. Чарли Кауфман
Кауфман решил пойти до конца и буквально реализовать не самую свежую мысль, что граница между искусством и жизнью неустранима. Он угодил в ловушку своего замысла, сделав так, что в последние полчаса зритель думает только об одном: "Почему я все еще здесь?" Вполне возможно, что это и входило в безжалостные планы Кауфмана. Он давно понял, что рефлексия – неизбежное проклятие сколько-нибудь неглупого человека (см. ту же Адаптацию). На примере всего лишь одной части своей творческой биографии, фильма Синекдоха, Нью-Йорк, он с усталым лукавством показал, насколько в целом утопичны не только его собственные художественные амбиции, но и те цели подражания и воспроизведения реальности, которые упорно ставит перед собой искусство. Часть вместо целого, однако. Терминологическая строгость соблюдена.
|
|
|
Версия для печати
