Александр Шпагин
Удивительная лента. Сегодня она воспринимается как внятная, просчитанная аллюзия на те события, которые происходили в реальности. Здесь впервые осмыслена романтическая утопия, которой грезили шестидесятники, - та, что в итоге напоролась на каменную стену, упавшую на весь советский мир после чехословацких событий 68-го. И это был конец свободы.
Читать далее
|
|
|
|
|
3 марта 2009
Виктор Зацепин
 О знакомстве с Оливейрой
Мы познакомились с Оливейрой в Сан-Франциско, восемь лет назад – это человек колоссальной энергии. Сан-Франциско – город на холмах, и во время прогулки мы с супругой Оливейры просто не поспевали за ним, он постоянно вырывался вперед. Вместе с Оливейрой мы смотрели Тихие страницы Сокурова (по мотивам "Преступления и наказания" Достоевского). Первый кадр фильма – длиннющая панорама, которая изображает что-то непонятное – поначалу это похоже на внутренности компьютера или какого-то прибора, тонкие трубы или провода. Камера опускается все ниже, и ты, наконец, понимаешь, что это угол петербургского дома, и перед глазами стекает вниз вода – томительный, длинный кадр – в этот момент Оливейра поворачивается ко мне и говорит: "Этот парень понимает, что такое кино". Оливейре этот фильм был интересен еще и потому, что он сделал свою версию романа - перенес действие "Преступления и наказания" в сумасшедший дом в Португалии, где все действующие лица воображают себя персонажами Достоевского.
О восприятии нового в искусстве
Есть странный парадокс, с которым мы столкнулись, программируя репертуар Музея кино. Если наша публика загодя знает имя режиссера, она идет на его фильм. Не знает – ее очень трудно затащить в зал. Это касается не только и даже не столько "рядового" зрителя, но и профессионалов. Мы первыми в России показывали Ясудзиро Одзу, мы показывали Микио Нарусэ, мы показывали замечательные фильмы итальянцев Эрманно Ольми и Витторио Де Сета (не путать с Де Сикой!)… Вы думаете, киношники пришли? Я поначалу лично обзванивал многих режиссеров, сценаристов, операторов, потом устал от напрасных уговоров посмотреть то, что им же нужно как ликбез. На Западе люди говорят: "Я не знаю этого режиссера и хотел бы пойти на его фильм". Я показывал в Швейцарии дипломную работу Шукшина Из Лебяжьего сообщают, и набился полный зал. Я спросил у зрителей – знают ли они его прозу, знают ли они его как актера или режиссера? На все эти вопросы мне ответили отрицательно. Они пришли, потому что они этого не знают. А у нас все наоборот: "Кто такой этот Одзу? Я его не знаю, значит, не пойду". Не могу рационально это объяснить. В мире киноведов происходит примерно то же самое – в России мне легче найти общий язык с непрофессионалами. Похоже, что специалисты страдают от собственного комплекса предубеждений. В то же время немецкие друзья, наоборот, допытываются у меня, что еще интересного в нашем кино они не знают.
Недавно я познакомился с творчеством очень любопытного корейского режиссера Ким Ки Ёна. Им Квон Тэк, ретроспективу которого мы организовали во время ММКФ, прошел через разные периоды, он снимал и коммерческие фильмы, а с наступлением "оттепели" в Южной Корее обратился к авторскому кино. Ким Ки Ён, по всей видимости, остался в стороне от общественных изменений, но режиссер он первоклассный. На меня произвел огромное впечатление фильм Женщина в огне - его действие происходит как бы в двух измерениях, и неясно, что происходит в сознании героини, а что в реальности. Совершенно фантастическое кино, по ощущению похожее на фильм Рене В прошлом году в Мариенбаде, - кинематограф как бы сам себя критикует и осмысляет, потому что здесь в одно и то же время все виртуально и все реально. Для меня эта картина онтологически важна, потому что она исследует наш мозг на предмет различения между воображаемым и подлинным. Возможно, принять эту новизну ощущений не так-то просто, но знать ее необходимо – картины развивает линию Великого утешителя Кулешова, Гражданина Кейна Орсона Уэллса, Расёмона Куросавы...У нас есть зона уверенности в чем-то традиционном, но мы не привыкли отвечать за свою независимость. Быть свободным довольно трудно, этому надо учиться. Гораздо проще, когда ты со всех сторон защищен. И это, к сожалению, выработано даже, может быть, не годами советской власти, а является еще более древним инстинктом, или привычкой консервативного мировосприятия, или простотой "очевидности" (из которой рождается убеждение, что солнце вращается вокруг Земли).
Фил Кауфман – к слову сказать, замечательный режиссер – рассказал мне историю о том, как проходили "смотрины" его последнего фильма. В голливудской системе существует практика test audience – в случае с фильмом Кауфмана ее составили два отставных генерала, одна протестантская проповедница, несколько подростков и бравый моряк (по мнению социологов, эта группа представляла репрезентативный срез общества). В заключительной части фильма есть флешбек, на который тестовая аудитория отреагировала крайне недоброжелательно. Права на final cut у Кауфмана не было, и, не в последнюю очередь из-за реакции тестовой аудитории, продюсеры "сократили" эту ключевую сцену. Почему узкая группа людей, не понявшая важнейший эпизод, должна считаться зеркалом общественного мнения? Ведь сложные "игры со временем" совершенно не являются новым словом в кинематографе – например, Рене и Роуг в своих работах сделали многое, чтобы преодолеть примитивные представления о линеарности времени в искусстве.
Есть хрестоматийный пример, пусть и не слишком своевременный. Ленин с Кларой Цеткин беседовали об искусстве на немецком языке, их беседа была переведена на русский, из этого разговора была выдернута фраза, ставшая в советское время популярным лозунгом: "Искусство должно быть понятно народу". Она была растиражирована на плакатах во всех кинотеатрах и клубах, взята на вооружение пропагандистами и лекторами. В действительности в немецком тексте стояло: "Искусство должно быть понято народом". С последней мыслью я полностью согласен.
3 страницы
 1 2 3
|
|
|
|
Версия для печати
