|
3 июля 2008
Виктор Матизен
 Первые Забавные игры произвели неизгладимое впечатление даже на бывалых кинокритиков, причем последействие фильма оказалось еще страшнее, чем его действие - даже сейчас, как вспомнишь первые впечатления, так вздрогнешь. Заново снимая фильм для Голливуда, Ханеке практически полностью сохранил старую канву, заменив лишь исполнителей, но если замена Арно Фриша и Франка Геринга на Майкла Питта и Брэйди Корбета (садисты) прошла безболезненно, то подстановка Тима Рота и Наоми Уоттс вместо Ульриха Мюэ и Сюзанны Лотар (жертвы) произвела трудноуловимый сдвиг и разрушила впечатление. Может, причина в том, что Мюэ как бы и не играет, представляя на экране зрительское "альтер эго", а Рот - замечательный, но актер. Тогда как любое актерство этому фильму, претендующему на то, чтобы стать для зрителя кошмарной реальностью, противопоказано.
В первом фильме полтора часа экранного времени были ужасом, ни на секунду не превращавшимся в зрелище - и до такой степени изощренным, что нельзя было найти себе никакого места, чтобы сделать просмотр хоть в минимальной степени комфортным. Ханеке сознательно и хладнокровно перекрыл зрителям вход во все их убежища, не позволив смотрящим отождествиться ни с героями, ни с насильниками, ни с собой, и загнал их в такую ловушку, из которой открываются полная обыденность, беспричинность и безвыходность происходящего вместе с полной собственной беззащитностью. Иными словами, он установил между собой и зрителями те же отношения, что существуют в его фильме между насильниками и жертвами, с той, конечно, разницей, что их насилие имеет физическую природу, а его - психологическую. При этом закадровый автор настолько всеведущ и предусмотрителен, что от кошмара не спасает ни выход из зала, ни кнопка "стоп" - как не спасает героиню попытка перехватить пульт и отмотать назад фильм, героем которого она является.
В ремейке вроде бы есть все, что было в оригинале, включая обратную перемотку, не хватает лишь самой малости - веры самого автора в действительность происходящего. Он словно засомневался во всамделишности своего экранного представления, и от этого стал затягивать время и позволил - во всяком случае, тем, кто видел первоисточник - придти в себя и включить рефлексивный аппарат. А это - конец иллюзии: критический взгляд жертвы (зрителя) тут же обнаруживает щели в гробу, где ее заживо похоронили, в гробу, который казался сделанным из цельного куска дерева. И позволяет ей сказать себе: "Это всего лишь кино", то есть превратить онтологический ужас в кинематографический. Но, может, это и хорошо, что просмотр Забавных игр-2 не опасен для психического здоровья.
|
|
Версия для печати
