Двадцать второй "Кинотавр" завершился в Сочи раздачей призов всем, кто отличился в бою за чистоту жанра.

Церемония закрытия неожиданно развернула созидательный пафос нынешнего фестиваля на сто восемьдесят градусов: ее ведущие Григорий Добрыгин и Дарья Мороз выдержали церемонию скорее в ностальгических тонах. А Добрыгин даже покрутил фуэте в знак преклонения перед Жан-Клодом Вам Даммом. Что вполне логично – естественного оптимизма не хватило и на восемь дней фестиваля, стало быть, радоваться по поводу рождения русского жанра рано.

Еще более красноречиво подтвердили этот кризис оптимизма решения жюри: по сути, все собственно жанровые фильмы, на которые организаторы делали ставку, остались за бортом. Три приза – "Слон" от гильдии кинокритиков, лучшая режиссура и лучшая женская роль Татьяне Шаповаловой – получил Охотник Бакура Бакурадзе. Лучшим оператором назвали Ибена Булла за работу над Портретом в сумерках. Даже Безразличие, которому досталось гран-при – произведение современного искусства, но точно не жанровый фильм. Одним словом, сплошь авторское кино; разве что комедию-пьесу Упражнения в прекрасном отметили за лучший сценарий (что в данном случае стоит понимать как "самые остроумные диалоги").

Те, кто должны были быть здесь фаворитами по тем или иным причинам, оказались за бортом: Громозека, Суходол, Бедуин. Мой папа Барышников отделался призом за лучшую музыку – ее написал живой классик Александр Маноцков. Музыка как таковая в других фильмах играла третьестепенную роль (не Громозеку же награждать за дважды прозвучавшую "Птицу счастья" и эфир "Ретро FM").
В результате главной мыслью Кинотавра оказалась вовсе не та магистральная линия, которая проводилась организаторами – впервые, наверное. Те хотели показать рождение качественного зрительского кино при сохранении жизнедеятельности авторского. А получилось подведение итогов завершившегося кинодесятилетия, что естественно. Итоги эти констатировали прежде всего кризис, а не завершение какого-то цикла. Расхожий образ фестивального кино окончательно выдохся и стал пародией на самого себя. Лучшее, что здесь было – финальный извод традиций Юрьева дня, Волчка, Бубна-барабана и Счастья моего. Несчастная терзаемая женщина как герой времени, космос как бесчувствие, насилие в гулком пространстве мегаполиса, шоковые ходы как попытки пробудить сознание в дремлющем зрителе. Все это есть и в Портрете в сумерках - эдаком женском варианте того же Счастья моего, и во вроде бы переломном для Игоря Волошина Бедуине, и в адаптировавшем Бунина к фестивальному формату Суходоле дебютантки Александры Стреляной.

Разве что Бакур Бакурадзе ищет выход из тупика, находясь в котором иные, как жертвы насилия, пытаются получить хоть какое-то удовольствие. И, в общем, находит его, развивая таким образом главную линию русского кино последних лет – безысходного глухонемого мира пустых людей-оболочек. Но это развитие слишком похоже на жирную и выразительную точку.

Вообще, мало какой Кинотавр заканчивался таким знаком препинания – не дежурным восклицательным и не риторическим вопросительным, а именно многоточием. Хотя это тоже можно объяснить безвременьем. Старая эстетика и манера постановки вопроса ушла, новой пока нет. Будет ли, и какую роль в этом сыграет Кинотавр – непонятно. Что по-своему правильно и хорошо. Чем больше вопросов и многоточий – тем лучше.