Вслед за картиной Так жить нельзя вполне логично должно было последовать "Так жить льзя". Но как раз это у Говорухина не получалось: в "России, которую мы потеряли", ставшей своеобразной отсылкой к истории (дескать, вот узнаем, какими мы были сто лет назад, станем такими же и заживем славно), все равно вырисовывается подзаголовок "дело об убийстве России". И это даже не гоголевская проблема неспособности создать "рай" и "чистилище", не неумение сменить критическую шпильку на созидательный пафос: просто судья не может быть строителем нового мира. Он и сам это хорошо понимает.

Разве что Солженицын смог стать очередным серьезным обвинительным заключением — но тут пришлось привлечь в соратники даже, а не в свидетели, совсем уж непререкаемого авторитета и составить свое заключение из диалогов с ним, живущим еще в Вермонтском затворничестве. Примечательно, что Говорухин начинает разговор с вопроса: "Можете Вы найти в российской истории пункт, с которого мы пошли не тем путем, сбились?" Да и весь фильм строит именно на антитезе: так жить "льзя". Показывает музицирующего Игната Солженицына, молельню, колоритных соседей-фермеров в клетчатых рубашках. И высказывание режиссера оказывается цельным и убедительным. Правда, и обвинения Говорухина-Уоргрейва со временем терпели фиаско, переставали быть созвучными эпохе. Список претензий постоянно дополнялся, и чем дальше, тем очевиднее было, что обвиняемые разошлись по своим углам и давно уже не слушают старого зануду. Если Так жить нельзя еще вызывало оторопь и заставляло оправдываться и трепетать в предчувствии возможной кары, то Великая криминальная революция с ее сенсационными расследованиями краж редкоземельных металлов и допросами мальчишек, ворующих провода и сдающих их в лом, уже не пугало — что мы, "600 секунд" не видели, что ли?

Так что возвращение Говорухина в игровое кино стало вполне логичным и правильным. С одной стороны, здесь все его обвинительные заключения суммируются, а мизантропия и протестный запал умещаются в форму нашего Гран Торино. С другой — это Уоргрейв, будучи сам преступником, заканчивает судебный процесс, пустив себе пулю в лоб. Говорухин же, будучи вполне невинвным, после судилища на общественных началах ожидаемо должен был вернуться к прежним занятиям.

Очевидно, что главный герой Ворошиловского стрелка — альтер эго самого Говорухина. И обвинения, которые он бросал на протяжении своей документальной эпопеи обществу, персонаж Михаила Ульянова вполне разделяет. Только Говорухин здесь не дублирует свою публицистику, не повторяет обвинения в новой форме: это лирическое высказывание судьи, адресованное обвиняемым, которое сводится к "отстрелить бы вам всем причиндалы".
Тихий пенсионер Федорыч, играющий во дворе под развесистым деревцем в шахматы — тоже своеобразный судья Уоргрейв, устраивающий мышеловку. Только сухости в нем нет: его суд - это следствие не жажды справедливости, а душевной травмы. Другое дело, что дедушка изнасилованной девочки — тоже вполне аллегория, пусть, может быть, и ложная: так себя воспринимал любой представитель электората КПРФ, а несчастную растерзанную подонками-нуворишами родину — как внучку, над которой надругалась скверная молодежь.

Для творчества Говорухина это естественный обратный процесс, маятник качнулся в противоположную сторону: от донкихотского состязания с мельницами к романтизму. Если мельницы не поддаются — нужно придумывать битву, в которой романтик одержит победу. Дед купит на Горбушке винтовку и пойдет истреблять губителей России, живущих так, как жить нельзя. Еще более естественно, что после Ворошиловского стрелка Говорухин снова ушел от реальности: в ретро, в тихую резервацию, где над родиной никто не издевается, девочек не насилуют, а дарят им конфеты, где танцуют под "Рио-риту" и красавица-актриса Ходченкова плещется в водах Черного моря. Вполне естественный, хотя и не без трагизма, путь судьи-обличителя.