Снискавший множество наград , четвертый полнометражный фильм Паоло Соррентино (Лишний человек, Друг семьи, Последствия любви) посвящен, вероятно, самому стойкому политическому долгожителю Италии, а может быть и всей Европы – Джулио Андреотти. Более полувека этот и поныне здравствующий деятель, четыре года назад в возрасте 87 лет баллотировавшийся, по инициативе Берлускони, на пост главы Сената, играл важнейшие роли в жизни страны, занимая кресла министра внутренних дел (дважды, в 1954 и в 1978 гг.), министра обороны (1974), министра иностранных дел (с 1983 бессменно), премьер-министра (1972-1973, 1979, 1989 гг.), пожизненного сенатора (с 1991 г.) и, наконец, руководителя фракции Союза христианских демократов – партии, десятилетиями правившей практически единовластно, поднявшей страну из послевоенных руин и в какой-то момент, по мнению многих, погрузившей ее в пучины мафиозной коррупции. Эпитет, вынесенный в название фильма, – одно из реальных "неофициальных" прозвищ непотопляемого и многоликого Андреотти, известного также под такими не менее выразительными никнеймами, как Вельзевул, Вечность, Горбун, Лис, Молох, Первая буква алфавита, Черный папа (Римский), Человек из Нижнего Мира, Саламандр, Сфинкс.

Изумительный сосредоточен на относительно кратком, но переломном и крайне напряженном периоде – 1991-1993 годах, когда фракция Андреотти была в седьмой (!) раз переизбрана в парламент, однако вскоре начались непростые президентские выборы, а прокуратура возобновила слушания по факту связей с мафией нашего героя и его друзей (казначея, бизнесмена, кардинала, партийного функционера – все с не менее красноречивыми кликухами). Кроме обвинений во взяточничестве и лоббизме, адресованных преимущественно соратникам по партии, многочисленные свидетели дают показания о причастности Изумительного к целой веренице заказных убийств, среди которых особенно выделяются два громких дела – расстрелянного мафией в 1979 году журналиста Мино Пекорелли и одного из лидеров христианских демократов – непримиримого критика и вообще антипода Андреотти – темпераментного Альдо Моро, похищенного и затем убитого "Красными бригадами" годом раньше. Поговаривают, что похищение и расправа над политиком (к слову, сторонником объединения с левыми движениями, включая коммунистов, и противником вхождения страны в НАТО – в Изумительном, впрочем, все это опускается) были осуществлены с участием масонской ложи "Пропаганда-2", негласным руководителем которой являлся, опять-таки по слухам, Андреотти.

Снятый в пестрой стилистике, охарактеризованной Роджером Эбертом как комедийная смесь Крестного отца и Никсона, фильм погружен в светскую атмосферу сарказма и недомолвок, органичную для главного героя, чей прототип никогда не говорит ни о ком плохо, не болтает лишнего, не теряет самообладания, не оставляет компрометирующих следов и неизменно выходит сухим из воды с едким комментарием наготове. Соррентино вовсю использует броские, вызывающие, иногда даже вульгарные приемы: параллельный "обвиняющий" монтаж в стиле Копполы (особенно в третьей части его мафиозной трилогии); изобретательные планы и замысловатые траектории камеры; капризную игру света и тени в изысканных римских интерьерах; прихотливое музыкальное ассорти (энергичные поп- и техно-номера вперемешку с Вивальди, Сен-Сансом, Сибелиусом и Габриэлем Форе); катящиеся скейтборды и летящие в пропасть сожженные автомобили как отточия между принятыми и выполненными решениями; наконец, шаржированный облик Андреотти – лишь благодаря технической, ритмической, визуальной виртуозности этой маньеристской режиссуры и поразительному исполнению Тони Сервильо (постоянному актеру Соррентино) картина эквилибристически удерживается от впадения в, казалось бы, неизбежный и запланированный памфлет. Каким-то непонятным, практически невероятным чудом (может быть, именуемым "мастерством"?) Изумительному удается удержаться от пересечения той границы, за которой его избыточный сарказм окончательно становится ядом, отравляющим реку повествования, и сохранить более или менее приемлемый баланс между публицистикой и относительно серьезным погружением в собственный предмет – феномен власти и ее воплощения в конкретном образе Человека из Нижнего Мира, непроницаемого и опасного. Никлас Луман писал, что фундаментальное условие всякой власти состоит в том, что она всегда поддерживает известную неопределенность, совершая тот или иной выбор и в результате либо вселяя у партнера неуверенность, либо устраняя ее. Более того, предпосылкой существования власти, по Луману, является "постоянный переход от производства неопределенности к ее устранению" ("Власть"). Именно эти черты персонифицированной власти (проявления которой бывают столь же загадочны, неопределенны и напряженны, как внимательное, но будто замершее лицо Саламандра-Сфинкса) и составляют коллизию Il Divo, в отличие от таких, казалось бы, родственных, но при этом тематически разных картин, как Королева Стивена Фрирза о Виктории, Прохожий с Марсова поля Робера Гедигяна о Франсуа Миттеране или тот же Никсон Оливера Стоуна.

Однако загадочность Андреотти еще шире профессионально осуществляемого им "производства неопределенности". Прежде всего проблематичен его "моральный облик". Испытывая интеллектуальную честность зрителя (в особенности международного, не знакомого с ситуацией и не имеющего предпочтений), Соррентино ставит вопрос о виновности протагониста, но предусмотрительно забывает предоставить необходимые улики: ни в одном из эпизодов Андреотти не раздает смертоносных приказов, не совершает роковых телефонных звонков, не делает своим клевретам тайных знаков, – и даже обезболивающий препарат Тедакс, помогающий ему от изматывающих мигреней, ему при всем желании не удается легализовать (поскольку против оказался представитель Ватикана по кличке "Его здравоохранение"). Самые предосудительные действия Андреотти – из тех, что мы видим на экране, – это встречи с преступными авторитетами, которые впоследствии, на суде, синьор Вельзевул будет отрицать. Таким образом, ответ на вопрос, является ли главный герой причастным к инкриминируемым ему деяниям и в какой степени, несмотря на весь стилистический сарказм Соррентино, тщательно изобразившего огромное число убийств и самоубийств, максимально затруднен: перед зрителем весы, на одной чаше которых – многочисленные показания обвинителей, а на другой – отсутствие достаточных доказательств и презумпция невиновности. Особенно, с позволения сказать, пикантно в сложившейся ситуации то, что время от времени наиболее опасных для Андреотти свидетелей почему-то находят убитыми (как Мино Пекорелли, получившего в свое распоряжение рукописи Моро). В результате возникают новые уголовные дела, требующие в свой черед новых свидетелей и новых доказательств и опять-таки не отменяющие презумпцию невиновности потенциального заказчика.

Моральная дилемма, перед которой оказывается зритель, была бы, возможно, полностью неразрешимой, кабы не модный политологический сюжет, почти столетие назад изученный Карлом Шмиттом. Любопытно, что в наше время эту тему подробно развивает именно итальянец – Джорджио Агамбен, специалист, в частности, по римскому праву и католицизму. Следуя шмиттовской мысли ("Диктатура", "Политическая теология"), Джулио Андреотти следует признать типичным "сувереном" как тем, кто единственно "способен принять решение о чрезвычайном положении"; лидером, который, руководствуясь своей ответственностью перед нацией, действует в серой зоне неразличимости права и жизни, поскольку закон безличен и абстрактен, а его применение всегда обращено к конкретной, сложной реальности и в этом смысле волюнтаристично. "Волюнтаризм" действий любого настоящего суверена зачастую умалчивается политиками (всякий из них склонен видеть себя орудием закона или провидения), однако именно он является основанием для зарождения любого права, как доказал Шмитт еще в "Диктатуре". Вот почему власть всегда в известной степени непроницаема, а ее высокие стены, глубокие коридоры, складки портьер и зеркальные отражения, так изысканно снятые Соррентино, полны дымчатости и полумрака – все это фешенебельная материализация всегда умалчиваемого насилия, когда-то ставшего основанием ее нынешней эффективности, легитимности и суверенитета.


Помнится, в 1989 году наш местный дипломат-долгожитель Андрей Громыко (знаменитый "господин Нет") в ответ на замечание о том, что Михаил Горбачев официально отказался от позиции силы, дал довольно откровенный комментарий: "Гордиться тут нечем. Мир – это благо, но не любой ценой и тем более не за счет собственного народа. Если гордишься своим пацифизмом, не садись в кресло руководителя великой державы. Гордись у себя дома, во дворе, в области, но не вреди своему государству". Вот и все обоснование "чрезвычайки", – если, конечно, исключить из нее вероятность ошибочного понимания политиком народного блага, а также и патологическую волю к власти, о которой настоящий Джулио Андреотти заметил: "Власть – это болезнь, от которой никто не хочет излечиться".

В фильме есть эпизод, когда Андреотти, расчувствовавшись, в воображаемом монологе признается жене, что чувствует страшную вину "за все кровавые бойни Италии с 1969 по 1984 год, в результате которых 236 человек погибло и 817 пострадало". Учитывая довольно неопределенную формулировку ("чувствовать вину" можно за что угодно, даже не будучи к этому непосредственно причастным) и факт отрицания на исповеди (духовному отцу и близкому человеку) связей с мафией, можно предположить, что речь идет не столько о непосредственных "заказах", сколько о непротивлении им (например – о скандальном отказе от переговоров с "Красными бригадами", когда те похитили Альдо Моро и требовали политических реформ), или, в некоторых случаях, о потворстве убийствам. Но важнее другое – все эти жертвы в своем катарсическом монологе Андреотти оправдывает государственной необходимостью, ибо долг политика – "совершать страшные деяния во имя процветания страны, творить зло во имя добра".