|
|
|
|
8 декабря 2009
Владислав Шувалов
"Прошу запомнить,
меня как хозяина вселенной
мелочи не занимают!"
(реплика из фильма)
 Художественная программа чешского режиссера Карела Земана принципиальна и непоколебима в своей направленности. Вряд ли она примыкает к рядовому чехословацкому кино, несмотря даже на всегдашнюю увлеченность чешских авторов иносказательными мотивами и причудливой образностью. Земан на протяжении всей жизни разрабатывал свой личный код визуальной реальности. Он снимал сказки, что по нынешним временам держит автора во втором ряду и уличает в потворстве пубертатным рефлексам публики, хотя нельзя не обратить внимания, что его картины были не по-детски чувственны. Однако если считать ребенка самым придирчивым собеседником, то художника, возлагающего на себя ответственность общения с таким зрителем, следует уподобить циркачу, играющему с огнем. Влияние на формирование опыта нельзя переоценить, и ошибки здесь критичны. Стремление кино к тотальному развлечению обесценило его аттракционную роль - индустрия потерялась в дебрях вымысла. Настоящие сказочники, умеющие создать иной мир на расстоянии вытянутой руки, всегда в цене.
Не каждому удается превозмочь тяготение земного предела так, что уже не задаешься вопросом: отчего реальность у того же Земана вдруг перемешивается с фантазией самым невозможным образом? Причем ни вымысел, ни действительность в его фильме не оскорбляют друг друга. Первый космонавт, ступивший на поверхность Луны, обнаруживает тут занятную компанию из Николя, Барбикена и Ардана, Сирано де Бержерака и барона Мюнхгаузена, некогда вырвавшихся на жюльверновском снаряде из земных цепей и потерявшихся в космической неизвестности. "Хозяева" принимают таинственного субъекта, облаченного в скафандр, за инопланетянина, и милостиво усаживают за дружеский стол, где после бокала доброго вина один из чудаков – собственно, барон – предлагает свозить пришельца на прелестную планету, где еще возможны чудеса. Фрегат, запряженный пегасами, движется во времени и пространстве, приземляясь на турецкую землю. Два господина, нанеся визит вежливости султану, улавливают сигнал о помощи от упрятанной в лабиринтах гарема венецианской принцессы. Вихрь феерии кружится вокруг бравого молодца в расписном камзоле и пышной треуголке, бросившего вызов турецкой орде и преподавший гостю из будущего урок джентльменства и безоглядной отваги. Герои одолеют десять тысяч турков, спасут из неволи заморскую красавицу, взлетят к небесам и опустятся на морское дно, поднимут крепость на воздух и совершат кругосветное путешествие в чреве кита.
Воздушные замки возводятся и рушатся – таким же образом сама Чехословакия на веку Земана переживала один за другим взлеты и падения. В условиях социалистического кино чех выбрал верную ориентацию. Небывальщина сглаживала и позволяла простить автору его вопиющий индивидуализм и полет над барьерами политики и идеологии. Впрочем, в 1961 году на взлете артистического либерализма Земан был точкой приложения интереса и вектором, которому следовали молодые авторы, коим надлежало поднять "новую волну" (Войтех Ясны в сказке Когда придет кот /1963/).
При горячей абсурдности коллизии стилистическая часть Барона Мюнхгаузена хладнокровно выверена. Ее автор перебрасывает мост к реликтам фантастической иллюстрации, балансируя между образами маститого Гюстава Доре и предтечи фэнтези Артура Рэкхема. Колоритность рисунка усиливается цветовым оформлением. Вопреки осторожным коллегам, Земан не боялся открытий и активно осваивал технологии. Его первые опыты с цветом в кино относятся к рубежу 40/50-х годов, так что к моменту съемок Барона Мюнхгаузена Земан успел поднатореть в цветном кинопроизводстве. Автор очаровывает публику, еще малоискушенную в то время, палитрой красок, добавляющих сказочности вееру необыкновенных событий. Изумрудный цвет океана контрастирует с кирпичным сводом неба, а обжигающе алое солнце бросает розовые блики на серые скалы. Красное, Желтое и Черное моря окрашиваются у Земана в свой титульный цвет. Архаическое очарование фильма формируется не изгибами сюжета, а изобразительной стороной, которая размещает искусство Земана в одном ряду с иными новациями - кукольной пластикой фильмов Владислава Старевича и силуэтной мультипликацией Лотте Райнигер. Но у Земана свой почерк. Он нарочно топит фильм в искусственной фактуре, будто сошедшей с гравюр времен романтизма и задников мельесовского театра. У чеха нет ни одного прозаического игрового кадра, который бы не был расписан трюками и аппликацией, комбинированными съемками и анимационными вставками. Мельес и Земан – капитаны разных кораблей, но оба бороздят просторы одной стихии, призванной высвободить сознание путешественника из плена реальности, тем самым приблизив его к открытию нового мира. Немецкий барон Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен - их пророк. Оба автора написали свои оды во славу ловкача и трикстера, падкого до искрометных выдумок и опасных авантюр. Встреча "чехословацкого Мельеса" с бароном фон М. была предопределена. И если Жорж Садуль писал, что у француза фильм вышел "тяжеловесный, топорный и скучный" (Галлюцинации барона Мюнхгаузена /1911/), то у Земана картина сложилась не в пример удачнее. Барон Мюнхгаузен (в чешской интепретации - Барон Прашил) считается одной из лучших в творчестве Земана - он был удостоен "Серебряного паруса" на МКФ в Локарно. Режиссер подхватил мельесовскую кинематографическую парадигму, чья цель - не подменять событийность, а показывать то, чего не встретишь в реальной жизни. Актуальность мельесовского фонда вкупе с незлобивостью отношения к любым проявлением жизни, включая ее трагедии и кошмары, создало вокруг кинематографа Земана ореол не только стилистически изящного, но и целомудренного зрелища. Фантастика была не только его темой, но образом жизни и религией также, как для барона Мюнхгаузена, чьи лихие проделки вперемешку с заразительным хвастовством декларировали независимость отважного человека от хода вещей и позволяли нащупать зыбкую линию контакта реальности и идеала.
|
|
|
Версия для печати
