В этом безумии есть система.
Полоний

Обследуя "полку", куда советская цензура отправляла неугодную властям кинопродукцию - можно, конечно, подумать, что в СССР запрещали всё и вся, и даже на всякий случай, и никакой системы здесь не было. Кажется, что здесь, как в миниатюре - тоже мерцали контуры родимой репрессивной реальности. "За что же всё-таки взяли Ивана Ивановича?.." - морщил лоб и терзал шевелюру иной заезжий иностранец, заведомо предполагая в действиях арестованного хоть какие-то подрывные козни. А для гражданина самой счастливой страны загадок не было, и он молча вздыхал, фаталистически разводя руками - "От сумы да от тюрьмы не зарекайся, дорогой товарищ. Все там будем".

Порой, впрочем, сразу было видно, за что именно запрещалась та или иная лента. Вот, скажем, комедия Моя бабушка" (р. Котэ Микаберидзе, 1929) - шедевр экспериментального кино, истинный манифест художественной свободы 20-х годов: в фильме действовали "живые" и анимационные персонажи, приёмы условного театра сочетались с сюрреалистической образностью, социальная сатира - с "чёрным юмором". Словом, хватало поводов, чтобы прихлопнуть эту залихватскую ленту за "формализм" - но за это "клали на полку" с 1936-го года, а Мою бабушку запретили с более экзотичной на нынешний взгляд формулировкой. В доносе, направленном в ОГПУ, говорилось, что эта лента выражала "троцкистское отношение к загниванию советской системы" /Цит. по: Евгений Марголит и Вячеслав Шмыров. (Из'ятое кино), 1924-1953. Москва, 1995, Информационно-аналитическая фирма "Дубль-Д". С. 9.

Сегодня в ходу плоское утверждение, что Троцкий, мол, был такой же палач, как и Сталин, а пострадал в ходе борьбы за власть. Однако единственным пунктом его политической программы, вызывавшим действительную ярость Сталина и его подручных, была вовсе не пропаганда мировой революции, как издавна принято считать, а "рабочий контроль" над аппаратом. Это, по сути - законное и демократичное требование сделать механизмы управления государством предельно прозрачными для обычного труженика, что и сегодня для нас кажется куда утопичнее мировой революции: властный аппарат, обслуживающий исключительно свои внутренние потребности, покушение на келейность своих решений не потерпит ни при какой погоде.

И, когда в ленте Микаберидзе на пороге затхлого и мертвенного, существующего по своим каким-то извращённым законам мира бюрократии, возникала, как заслуженное возмездие, фигура монументального рабочего, который обводил аппаратчиков тяжёлым "инспектирующим" взглядом, а затем решительно грохал ногой об пол, наглядно и прямо в этих кадрах сотрясая всё это творящееся безобразие - конечно же, современники воспринимали эти образы как прямое воплощение знаменитого "троцкистского" лозунга "Даёшь рабочий контроль!"

Громкие запреты многих советских лент тоже вполне обьяснимы. Так, в комедиях Александра Медведкина цензура совершенно точно ощутила вольное или невольное глумление над святая святых - советской мифологией. Фильм Мечта (р. Михаил Ромм, 1941-1942) снимался после "пакта о ненападении", в разгар обличений "панской Польши" - и был закончен, когда приспела пора обличать уже не "панов", а былых союзников, ставших в одночасье "проклятыми немецко-фашистскими захватчиками". Фильм Убийцы выходят на дорогу (р. Всеволод Пудовкин, Юрий Тарич, 1943), снятый по пьесе Брехта, показывал, как запуганные граждане Третего Рейха, кишащего доносчиками, трясутся от ужаса, ожидая визита ночных гостей из Гестапо. Он был тихо запрещён худсоветом самой студии - её работники резонно решили, что после показа в Кремле столь двусмысленного произведения их же головы и полетят в первую очередь. Так что - безопаснее было соврать, будто его и в помине не было. Взрывной подтекст пронизывает и незавершённую эпопею Иван Грозный (р. Сергей Эйзенштейн, 1943-1945), рисующую зловещую атмосферу репрессивного режима и кровавый разгул своры опричников...

А вот, скажем, куст фильмов, где протест против советского строя не разглядеть и в лупу, но в историях их вроде бы самых иррациональных запретов можно всё же уловить некую не сразу видимую закономерность.

Запрет картины Моя Родина (р. Александр Зархи, Иосиф Хейфиц, 1933) выглядел эксцентрично даже для времени Первой Пятилетки, когда фильмы запрещались пачками. Эта же лента торжественно выпускается на экраны в День Красной Армии, что само по себе свидетельствует о её идеологической безупречности, пресса полна восторгов...

Однако уже 03.04.33 "Правда" огорошивает сообщением ТАСС о запрете Моей Родины, который обосновывался самым невразумительным образом. Пресса трубит отбой - газетчики каются за былые восторги по поводу "вредной" картины, Начальник Главного управления кинопроизводства Б.З.Шумяцкий, давно ли её приветствовавший, теперь прозревает и бичует себя за утрату бдительности, а авторов фильма - за то, что людей новой эпохи они изобразили-де как "каких-то бесхарактерных и безвольных", с "непротивленческими чертами" (См.: Б.З.Шумяцкий. Вредная картина - в газ.: "Комсомольская правда" от 06.04.33).
Ясно, что сам по себе Борис Захарович был неспособен на такие виражи - ни с того ни с сего отменять свои же решения, да ещё объявлять их едва ли не вредительскими. Киномеханик Совкино рассказал Хейфицу под страшным секретом: "...вечером /.../ въехали в наш двор четыре чёрных "линкольна". Вышли все, вот эти, что здесь висят (он показал на портреты руководителей в тёмных рамах). После просмотра /.../ слышу, Сталин говорит Кагановичу: "Пиши!" И диктует ему, а тот записывает: "Картина Моя Родина запрещена как вредная". Подумал и буркнул: "ТАСС"..." /Евгений Магролит и Вячеслав Шмыров. (Из'ятое кино), 1924-1953. Москва, 1995, Информационно-аналитическая фирма "Дубль-Д". С. 35/.

Тем же незатейливым образом, что и это "сообщение ТАСС", создавалась в славные годы масса других "редакционных", то есть не подписанных, статей "Правды" и партийных постановлений. На фигуру, маячившую за этими "плодами коллективного разума", ясно указывают лексические и смысловые совпадения в документах, далеко разнесённых во времени. Не по нутру, скажем, нашему стальному вождю были разные там бесхребетные непротивленцы - они мерещились ему не только в Моей Родине. И вот Постановление ЦК ВКП(б) от 04.08.46 обвиняет Эйзенштейна, помимо всего прочего - в том, что он представил этого "человека с сильной волей и характером, - слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета" (Там же. С. 91-92).

"...мрачность подобных фильмов порочна по существу" (Цит. по: Кремлёвский кинотеатр. 1928 - 1953. Документы - Москва, РОССПЭН, 2005. С. 924), - припечатал Сталин выдающуюся ленту Восстание рыбаков (р. Эрвин Пискатор, 1934). Здесь уж даже дипломатичный Иван Большаков, сменивший расстрелянного Шумяцкого, принялся осторожно внушать вождю, что снял эту "мрачную" ленту, к сожалению, всемирно известный режиссёр и немецкий антифашист - иностранец как-никак, и, запретив её - хлопот не оберёшься: поднимутся клеветнические вопли, что под сталинским солнцем Пискатор так же неугоден, как и в гитлеровской Германии. Время советских расправ с антифашистами ещё не подоспело - так что пришлось, скрипнув зубами, стерпеть выход Восстания рыбаков на экраны.