В издательстве "Сеанс" вышел в свет сборник сценариев Семена Лунгина и Ильи Нусинова – самых веселых советских сценаристов. Это тот случай, когда между сценариями и их воплощением на экране разницы почти нет – сценаристам везло с режиссерами. Не столько даже в формальных вещах (совершенно эйзенштейновский почерк Швейцера, инфантилизм Быкова, романтизм Иоселиани – все отзывалось на каждую строчку и резонировало), сколько по духу. Каждый из режиссеров разделял мировоззрение Лунгина-Нусинова. Да и как не разделять?

Лилианна Лунгина в своем "Подстрочнике" рассказывала, что любимым словом ее мужа было "весело". И главная похвала любому знакомому звучала: "С ним весело". Эта формула вполне может быть ключом ко всему лунгинско-нусиновскому творчеству. А если так – трудно не воспринимать Добро пожаловать… как манифест сценаристов, декларацию идеи веселья как главного жизненного принципа. Возможно, лет через десять после выхода фильма комиссия из Госкино нахмурила бы брови – через речку прыгать? А это не про еврейскую эмиграцию часом? А пока, в начале 60-х, говорят, чиновников смутил лишь крупный план лица бабушки: ее волосы оказываются в расфокусе, словно их нет, и старушка кажется похожей на Хрущева. Вот и вся крамола - посмеяться и забыть.

Веселье Лунгина-Нусинова – не "пир во время чумы" или стремление скрыть суть вещей за балаганным занавесом. Но и не "веселие Руси", а-ля Рогожкин, например, где на общее веселье будто печально смотрит со стороны режиссер-сценарист-оператор: смейтесь-смейтесь, простаки. Нет, это скорее бахтинская карнавальность, ее единственное абсолютное воплощение на советском экране. Анархистская тачанка, которая с гиканьем проносится по жанрам, стилям, режиссерским почеркам и умеет сорвать любой урок, превратить в дискотеку любое партсобрание и заставить прыгать через речку весь лагерь. Это жизненная философия, четко выстроенная и самая привлекательная из всех возможных. Ни с одним из советских сценаристов не хочется соглашаться настолько безоговорочно, никто из них не кажется таким живым, настоящим и близким по духу, как тандем Лунгин-Нусинов. Среди отечественных сценаристов есть философы, встречаются радикалы, даже проклятых поэтов можно вспомнить. Но Лунгин и Нусинов – вероятно, единственные, кого нельзя отнести ни к одному из этих типажей, а их сценарии производят впечатление написанных, в первую очередь, людьми. И уже потом – профессионалами с гениальной хваткой, мастерами диалогов и построения сюжета и прочая, прочая.
Лунгин и Нусинов начали свою кинокарьеру с "историко-революционной" темы, но даже в этих рамках продемонстрировали свою оригинальность. При всей кондовости основы Мичман Панин - ощутимо лунгинско-нусиновский. То есть хулиганский и залихватский. Есть известный анекдот про старого большевика Панюшкина, автора взятых за основу фильма мемуаров. Лунгин с Нусиновым не оставили от них ровным счетом ничего и страшно боялись реакции автора после первого просмотра. Панюшкин же после показа прослезился, обнял их и сказал: "Все так и было!"

История, безусловно, очень показательная. Конечно, у революционера Панюшкина не было внешности молодого Тихонова. Не отправлял он хулигански городового на гауптвахту. Не пересказывал на суде французские куртуазные романчики, чтобы себя оправдать. Но кто бы отказался прожить такую жизнь и испытать все это?

Никому из советских сценаристов, кроме Лунгина-Нусинова, не удалось сделать жанр "историко-революционной комедии" настолько привлекательным и настоящим. Даже Неуловимые мстители или Достояние республики выглядят скучными рядом с историей мичмана Панина. И лишь по одной причине: полной и бесповоротной уверенности Лунгина-Нусинова в том, что все лучшее в этом мире (да и не лучшее, наверное, тоже) делается не занудами, пусть и с полным собранием сочинений Шопенгауэра в голове, а именно такими вот авантюристами, которых легко обозвать шутами гороховыми. Теми, кто "через речку прыгает".

Пожалуй, этой философии не соответствует разве что картина Тучи над Борском, но там проявилась другая грань таланта Лунгина-Нусинова – жанровая. Причем с элементами провидчества. Нет, речь не о том, что в Тучах свои первые роли сыграли Чурикова и будущий Никита-Бесогон. Это первый и последний советский религиозный хоррор, снятый даже не одновременно, а раньше европейского бума жанра. До Поланского, Ардженто и прочих. И если в других случаях, когда тенденции мировой культуры материализовывались вдруг в закрытом СССР, как фанк, серф и ска - в советских песнях или битники и "новый роман" - в советской литературе, есть простое объяснение – идеи витали в воздухе, то объяснить чем-то, кроме заоблачного таланта сценаристов, появление совесткого религиозного хоррора не получится. Чтобы учуять такое, а главное – суметь реализовать на экране жуткую историю про девушку, захваченную сектой фанатиков-пятидесятников (привет, Микеле Соави) да еще и распятую в финале, нужно вот именно что "через речку прыгать". Причем, видимо, через Лету, не меньше. Не говоря уже о том, что в Тучах над Борском в первый и последний раз в советском кинематографе напрямую проведена аналогия между тоталитарной сектой и партией: заседания комсомольцев и фанатиков происходят одновременно и смонтированы встык, вместе. И ловишь себя на мысли, что при всей карикатурности сектантов (грязных, оборванных, с белесыми безумными глазами) и при всей реалистичности комсомольцев их просто невозможно не сопоставлять.

В остальных же работах Лунгин и Нусинов верны своему принципу веселости и хулиганства как смысла жизни. Видимо, поэтому самые легкие, словно рожденные из ничего картины Ролана Быкова – Внимание, черепаха! и Телеграмма - сделаны именно по их сценариям. Вообще символично, что, желая понять, что такое Лунгин и Нусинов, имеет смысл начинать знакомство с их фильмографией с "фильмов для детей и юношества". Потому что именно в советском детском кино карнавальность и анархистская веселость были более чем допустимы. Страна детей, где все может быть легким и радостным, даже теория относительности, лишенным занудства и товарищей Дыниных.

Но главные фильмы Лунгина и Нусинова - Агония и Жил певчий дрозд - демонстрируют кризис карнавальности. Это можно объяснить сменой десятилетий: голос вечных оптимистов Лунгина-Нусинова был уместен в многоголосии шестидесятых. Но не в пришедшей ему на смену тусклой эпохе застоя. Где если прыгаешь через речку, то обязательно становишься изменником, безродным космополитом - "уезжайте, мы вас не держим". Ровно этот прыжок совершил Отар Иоселиани: наверное, его фильмы были бы совсем другими, если бы их сотрудничество с Лунгиным-Нусиновым продолжилось и после Певчего дрозда. Но уже в этой картине очевидно: реальность не всегда оставляет возможность для прыжка. Или даже если возможность и появляется, то не всегда она оказывается заразительной и заканчивается хрестоматийным "А чо это вы тут делаете?.." В этой новой реальности Костя Иночкин не вернулся бы в лагерь, мичман Панин остался бы пить пиво с архиважными собеседниками в Цюрихе или отбыл бы в рабочую школу на Капри, весельчаки из быковских фильмов оставили бы в покое и черепаху, и безвестную Катю. Их всех ожидала бы печальная, безысходная судьба Певчего Дрозда. Тоже своего рода Кости Иночкина, только одинокого. Без лагеря – нашей большой семьи.

В этом времени прыгать через речку было нельзя. Но дуэт хулиганов нашел выход и здесь. Сначала ушел Илья Нусинов, скоропостижно скончавшись на морском судне, где дуэт писал сценарий фильма о моряках (который тоже есть в сеансовском сборнике). А через двадцать шесть лет к нему присоединился и Лунгин. Другого прыжка через речку для настолько свободных людей как они, быть уже не могло. Теперь они на том берегу, в деревне. А там, говорят, коклюш.