Ленфильмовские же шедевры советского абсурда получились не совсем эталонными, да и вообще с традицией были в сложных отношениях. Не случайно Бумажные глаза Пришвина открывались по-дадаистски видоизмененной эмблемой киностудии: "Петр Первый на коне, его сделал Фальконе" в лучах прожекторов оборачивался призрачным перечеркнутым силуэтом. Скандальную известность фильма – критики при выходе картины заявляли, что сюжет понятен только режиссеру и больше никому, сценарист Ираклий Квирикадзе и вовсе снял свое имя из титров, потому что от его сюжета ничего не осталось - объяснить можно только тем, что в Бумажных глазах градус гротеска высок как никогда, даже для советского абсурда это было слишком. Чтобы миры множились как матрешки, чтобы составные части "фильма в фильме" существовали в настолько сложносочиненных отношениях, что вычленить это самое выкристаллизовывающееся непроговоренное оказалось совсем непосильной задачей. Но даже и в этой бесконечной постмодернистской игре со снами, кошмарами и грезами читается социальный подтекст, который ничем не вытравишь. Когда режиссер Пришвин играет в фильме о сталинских репрессиях, слышно, как за кадром ему "подают реплики". Такое обнажение приема, вполне уместный при выбранном языке ход, здесь работает как точная метафора: этот гражданин в военной форме – марионетка тоталитаризма, безвольная кукла, которой руководит разлитая вокруг, живущая повсюду и неотступно следящая за всеми и каждым сила.
Но если и есть абсолют этого абсурда по-советски на экране, в своем роде энциклопедия "создания были из Кафки" – то это Оно Сергея Овчарова, фантазии на тему "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина. Тут совпало все: и обобщение, и социальная критика, и гротеск, - и все это – совсем не в гомеопатических, а в слоновьих дозах. Салтыков-Щедрин нащупал абсурд по-советски еще сто пятьдесят лет назад в своей сатирической хронике, осталось только наделить эту самую "Историю" всем понятной конкретикой (костюмные гримы Сталина, Берии, Хрущева – хватайте же Гайдая с его Артистом с Брайтон-Бич за руку), расставить акценты и придать абсурду… социальный статус. И форму критического высказывания. Проделывает этот трюк Овчаров ловко, ведь Салтыков-Щедрин – вариант беспроигрышный. Его героев можно нарядить хоть Путиным, хоть Петром Первым, хоть Бурбулисом с Шумейко – суть останется прежней. От перемены лиц она не меняется: в "Истории" Салтыкова Овчаров вычитывает хрестоматийные шутки и про Хрущева и кукурузу, и про сталинские репрессии. И завершает весь этот гиньоль, как и положено в "культуре-2", апокалипсисом, концом истории города Глупова. Не в смысле "после нас хоть трава не расти" и уж точно не в смысле "Глупову - конец, скоро-скоро начнется другая, счастливая жизнь". Просто в виду своей ретроспективности "культура-2" не смотрит вперед – да и что бы она там увидела? Ровно то же, что и позади, а слева, и справа – болото и стаи косых мамлеевских персонажей, хлебающих тюрю лаптями. Так что можно обойтись без взгляда вперед – все равно там ничего хорошего не светит. Правда. ничего хорошего глуповцы и в этой, и в последующих жизнях и не заслужили. Кроме абсурда, конечно.