ПТА. Почему вы назвали фильм Догвилль?

ЛФТ. Я беседовал с Томасом Винтербергом, даже с одним из его коллег, и мы разговаривали о концентрационных лагерях, и все как-то сразу свелось к Америке [смеются]. Нет, мы говорили о том, как в концлагерях удавалось поддерживать дисциплину и жизнь, и о его теории, согласно которой, насколько я понимаю, людей там превращали в животных. Если они становятся животными, их гораздо легче контролировать. Людей очень легко превратить в животных: позволь им быть жестокими, позволь им быть, какими только угодно – грань настолько тонкая. И это было частью стратегии в концлагерях. Потом мы говорили о собаках, и я сказал, что фильм нужно назвать "что-нибудь-вилль".

ПТА. Значит, причин несколько.

ЛФТ. [смеется] Их, на самом деле, немало. Но что странно в моей ситуации - в которой вы не можете себя представить – я так много знаю об Америке. 80% СМИ, откуда я черпаю информацию, связано с Америкой, 80% газет связано с Америкой, 80% телевидения, вы представляете?

ПТА. Разве в большинстве стран мира не то же самое?

ЛФТ. То же самое, но это ставит меня в ситуацию, когда Америка становится частью меня, хочу я этого или нет, хотите вы этого или нет – она часть меня. И поэтому я имею полное право говорить то, что говорю, потому что об Америке, черт возьми, я слышал больше, чем о Дании!

ПТА. Великолепно.

ЛФТ. Я смотрел Магнолию – на самом деле для того, чтобы подобрать актеров себе – и фильм мне очень понравился. Он такой европейский, хотя сейчас я не люблю европейское кино - оно стало слишком американским. Это, конечно, дело вкуса, но когда кто-то осмеливается сделать то, что сам считает наиболее интересным, это приносит удовлетворение. Полагаю, именно так и было с Магнолией. Я думаю, очень важно радовать себя.

ПТА. Людей, которым я доверяю, можно сосчитать по пальцам одной – ну, может быть, двух рук. И если я снимаю кино, то в первую делаю это для себя – вне всяких сомнений. Но есть люди, которым я хочу его показать и хочу, чтобы им понравилось. А если им не понравится, это тоже будет неплохо, потому что они скажут, почему, из-за чего именно. И это здорово: от этого не будет больно или тяжело. Но если ты можешь пересчитать их по пальцам…

ЛФТ. Мне было очень, очень важно показать свой первый фильм Андрею Тарковскому, и ему он ужасно не понравился. [смеется] Он сказал, что это полная чушь. Это был Элемент преступления. Как же он ему не понравился!

BB: И что вы почувствовали?

ЛФТ. Я словно повзрослел тогда. Но если бы он сказал что-нибудь еще, я бы его так не уважал. Проблема кино в том, что существуют очень хорошие режиссеры, которыми ты восхищаешься, но у всех рано или поздно иссякает талант, у всех. Или они умирают. Или и то, и другое.

ПТА. Вы хорошо запоминаете фильмы? Я – плохо, но я помню те, что для меня что-то значат. Я помню Рассекая волны. Тогда я как раз монтировал Ночи в стиле буги, сидел один в воскресенье вечером, и когда посмотрел его – словно тучи рассеялись, вдруг появилось солнце, при том, что фильм такой мрачный. Но деталей я не помню.

ЛФТ. Это потому, что и вам, и мне нравится не весь фильм в целом. Мы смотрим на фильмы не так, как большинство людей, поэтому мы и не помним ничего, как следует. Но мне очень нравятся некоторые фильмы, которые мне не понравились с первого раза.

ПТА. Какие, например?

ЛФТ. Барри Линдон [Кубрика] – до сих пор один из моих самых любимых. Это очень странный фильм, но он все равно монументален.

ПТА: Когда я смотрел его в первый раз, мне показалось, что он очень серьезный, потом я стал его пересматривать и подумал: "Ужасно смешно, черт побери!" И на самом деле, то же самое я подумал о Догвилле: "Черт, это же комедия, полное безумие!" Но это были довольно странные отношения с фильмом, когда ты совершенно не понимаешь его сначала.

ЛФТ. Я говорил с Николь [Кидман], которая говорила о нем с Кубриком, и ему совершенно не понравился Барри Линдон. Естественно. Он сказал ей, что фильм получился слишком длинным.

BB: Он считал, что он слишком длинный?

ЛФТ. Ну да, слушайте - вот эта последняя сцена, где она ставит свою подпись, и это длится – я бы сказал – с полчаса, так? Она просто пишет свое имя. Так, если ему показалось, что фильм слишком длинный, я бы нашел парочку кадров, которые можно вырезать.

ПТА. Ди, ди-ди-ди-ди, ди-ди-ди, ди-ди-ди [напевает мелодию из Барри Линдона]. Вы с ним встречались когда-нибудь? Я спрашиваю, потому что мне довелось с ним встретиться. Это было, когда я познакомился с Николь. Я очень ему не нравился до тех пор, пока он не понял, что я сам написал сценарий к своему фильму. И тогда он такой – ну, ладно, я тебя не трону. То есть, если ты режиссер, то это типа "пошел отсюда на хрен", а если – писатель, тогда – аааа-а.

ЛФТ. Еще один фильм, который мне очень дорог – это Охотник на оленей.

ПТА. Когда вы его посмотрели? Когда он только вышел?

ЛФТ. Я видел его десять раз.

ПТА. Правда? А какие еще?

ЛФТ. Много старых итальянских фильмов. Пазолини, Антониони, конечно. Все зависит от того, когда ты начинаешь осознавать, что есть кино. Я созрел примерно к новому немецкому кино - Вернеру Херцогу и Виму Вендерсу, но было уже слишком поздно, чтобы увлечься Новой французской волной. Это очень интересный вопрос – когда ты открыт к кино – я не думаю, что этот период длится долго: может, 5 лет или около того.

BB: У вас есть свой Охотник на оленей, Пол?

ПТА. Да, первое, что приходит в голову – это Челюсти.

ЛФТ. Челюсти! Я не смотрел.