На премьеру в Дом Кино приехало телевидение. Интервьюировали главную звезду фильма Хаю Хаким. Она подметила, что Селиверстов удивил её весьма оригинальной манерой работы с актёрами. Впервые она получила от съёмок эротических сцен лишь эстетическое удовлетворение.

Как я вообще попал в Дом Кино – отдельная история. Когда фильм был наконец готов, то есть отснят, необходимо было, оказывается, его ещё и смонтировать. Это не входило в бизнес-планы Селиверстова. Профессиональные студии готовы были содрать с него последние шкуры. Кто-то посоветовал обратиться к актеру и режиссеру Александру Баширову, известному всем по фильму Сергея Соловьёва Асса. Он только что открыл собственную студию и привечал всяких безумцев от независимого кино. Баширов встретил меня в тускло освещённом коридоре Студии документальных фильмов на Крюковом канале и сразу спросил: "Чего тебе надо?" Я честно признался: "Кино хочу смонтировать". Баширов посмотрел на меня оценивающе, проникновенно и заявил: "Судя по роже, ты образованием не отягощён!"

Я смонтировал кино у Баширова. В самый разгар работы над шедевром мне позвонила знакомая журналистка и сказала: " Где проведёшь премьеру?" Я сказал: "Наверное, дома. Будут только свои…" Ей это идея совершенно не понравилась. "Предлагаю Дом Кино. Есть возражения?" Я говорю: "Ты спятила. Там же показывают Феллини и Пазолини. Ну, в крайнем случае, Кончаловского." "Не ссы! – сказала журналистка. – Прорвёмся!" На следующий день мне позвонила писклявая девушка из Дома Кино: " Вы не возражаете, если мы Вас поставим на 13 мая?" Я говорю: "Лучше бы на 12 или на 14". "Сейчас посмотрю расписание. Ой, извините, но у нас 12 мая Пазолини, а 14-го Кончаловский. Так Вас устроит 13-ое?" "Ладно, - сказал я. – После Пазолини можно и 13-го".

Этот разговор был 11 мая. Фильм был смонтирован на две трети. Пришлось резко ускорить творческий процесс. Весь день 13 мая, вплоть до вечерней премьеры, шла титаническая работа над завершением опуса "Я искушен в любви и в чистом искусстве". Но профессионалы кинематографа тоже не дремали! В этот день по иронии судьбы в Доме Кино, незадолго до моей сенсационной премьеры, проходило заседание секции кинематографистов-ветеранов. По окончании прений о судьбах российского кино в полном составе ветераны отправились на Хаю Хаким. Такого скандала новейшая российская история кинематографа ещё не знала. И, наверное, не скоро узнает!

Одной из ярчайших звёзд всех моих фильмов был балетмейстер Владимир Тыминский. Нас познакомил Юрий Зелькин в 92-ом году. Я был на пике своей журналистской карьеры (интервьюировал Собчака). А Тыминский покорял сердца любителей балета своими модернистскими постановками на сценах лучших театров Германии. Встретились два петербургских интеллигента. И за чашечкой кофе в Доме Писателя на Шпалерной решили открыть ларёк. В то далёкое легендарное время кратковременной демократии Человеком (с большой буквы) считался либо владелец ларька, либо тот, кому оказана честь в нём торговать. В связи с этим, журналист Селиверстов и балетмейстер Тыминский не были людьми в полном смысле этого слова. Но у них было большое желание исправить это недоразумение. Селиверстов начал прощупывать почву в Союзе Писателей. И вскоре один прозаик православной ориентации сообщил по секрету, что ларёк есть! Принадлежит он какой-то церкви, кажется, святого Георгия Победоносца, но по назначению не используется. Надо только пойти в Исполком или какой-то другой из тогдашних органов власти, представиться, мол, мы из церкви и продлить договор на аренду ларька.

- И всего-то?! – сказал Константин правильно ориентированному прозаику. – Как два пальца…

Селиверстов назначил Тыминскому встречу у здания Исполкома, предупредил, что рясу надевать не обязательно, но и свою балетмейстерскую ориентацию тоже не стоит сильно выпячивать. Тыминский, как человек разумный, солидный и рассудительный выбрал в одежде стиль, который я бы назвал: нечто среднее. Балетмейстер пришёл в "Адидасе". В спортивном костюме, который в то время носили все ларёчники и рэкетиры. Это была значительная часть населения Российской Федерации.

В дополнение к внешнему облику Тыминский временно сменил и внутреннее разгильдяйское содержание. Он говорил медленно, степенно, практически по старославянски, в каждом слове делая акцент на букве "о".

Представитель власти, восседавший в типично чиновничьем кабинете, ещё никогда в жизни не видел таких продвинутых священнослужителей. Он сказал: "Ваш вопрос решится недели через две. Я позвоню. Оставьте, пожалуйста, номер".

Тыминский, не моргнув глазом, продиктовал номер моего домашнего телефона. А на вопрос чиновника: "Кого спросить?" Ответил: "Отца Константина".

Через пару недель у меня дома раздался телефонный звонок. Трубку сняла моя бабушка. У неё спросили: "Здесь живёт отец Константин?" Бабушка, немного поразмыслив, ответила: "Здесь живёт придурок Константин!"