Ночь в Касабланке получила известность благодаря уморительной переписке Граучо с братьями Уорнер. Не слишком дружившие с юмором Уорнеры обвиняли создателей Ночи в плагиате, так как в названии задействовано слово "Касабланка". Маркс в письмах Уорнерам пересказывал сюжет своего фильма (в каждом новом послании сюжет становился всё более абсурдным: "Я играю миссионера, который обращает на пусть истинный африканских аборигенов, а заодно спекулирует консервными ножами" или "Я буду играть возлюбленную Хэмфри Богарта по имени Бордель. Харпо и Чико сыграют странствующих торговцев коврами, которые мечтают уйти в монастырь"), предлагал отыскать различия между Ингрид Бергман и Харпо Марксом, словом, от души издевался над киномагнатами. А под конец и вовсе пригрозил им иском на том основании, что Уорнеры украли у Марксов слово "братья". Тогда Уорнеры поутихли. Превращаться в посмешище для Голливуда им не хотелось. В результате же братья Маркс сыграли очередную компанию эксцентриков, побеждающих беглых нацистов. При очень большом желании, наверное, и в таком сюжете можно увидеть заимствования из Касабланки. Но Уорнеры уже были сыты по горло перепиской с Граучо.




После Ночи в Касабланке братья Маркс появлялись на экране всё реже. Если говорить про Граучо, то из его последующих проектов самым удачным получился эпизод в комедии Фрэнка Тэшлина Испортит ли успех Рока Хантера? 1957 года. Комик сыграл возлюбленного секс-бомбы Джейн Мэнсфилд, что смешно само по себе. Другие же проекты запомнились в основном самокритичными оценками Граучо или его поведением на площадке. Двойной динамит Ирвинга Каммингса (1948, вышел на экраны в 1951) имел целью прославить бюст Джейн Рассел (название к нему и отсылает). А компанию красавице составили наш герой и Фрэнк Синатра. Синатра регулярно опаздывал, вёл себя довольно хамским образом и на все замечания грозил пригласить дружков из мафии для своей защиты. В день съёмок с Марксом популярный актёр-певец снова опоздал. Граучо шуметь не стал, просто сказал Синатре: "Ещё раз позволишь себе такое и будешь играть обе роли один". Больше опозданий Синатра себе не позволял.

В Копакабане Алфреда Грина (1947) Граучо, по собственному определению, играл "банан во фруктовой шляпе Кармен Миранды", так как именно экстравагантная певица была звездой этого мюзикла. Впрочем, Марксу достался лучший диалог в фильме ("Почему ты всё время бегаешь за женщинами? – Узнаю, когда догоню хоть одну").

Меньшая занятость в кино совпала с редкой для Маркса политической активностью. По взглядам он был умеренным демократом, с насмешкой относившимся к политикам. Исключением стал Рузвельт. Пока Менкен и Филдс кляли президента за демагогию и близость авторитаризму, Граучо, напротив, проникся духом Нового Курса и ФДР всячески поддерживал. От тех же, кто припоминал былую неприязнь Маркса к президентам, он привычно отбивался шутками: "Я человек твёрдых убеждений, но, если они вам не нравятся, то у меня найдутся другие". Высмеивание официозного патриотизма не мешало Марксу говорить друзьям: "Американский образ жизни всё же единственный и лучший для всех нас" - и участвовать в мероприятиях по поддержке войск в течение Второй Мировой. Во второй же половине 40-х Маркс снова стал язвительным оппозиционером и присоединился к противникам сенатора Маккарти.

Период маккартизма в американской истории не самый благовидный. Но объяснимый. Весёлое отношение к европейским диктаторам после войны сменилось на страх перед возможным проникновением опасной идеологии на территорию США. Фашизм, вроде, казался побеждённым, а вот моде на левые взгляды и заигрыванию с коммунизмом противостоять имело смысл. Тем более, что Голливуд охотно этой моде следовал. Маркс голливудских левых обычно высмеивал ("Они поют "Интернационал" в паузах между заплывами в своих личных бассейнах"). Но, как и многие здравомыслящие американцы, он негодовал, когда политики начинали указывать, кого надо любить, а кого ненавидеть. Поэтому был противником маккартизма. Отрицательных последствий для него это не имело.

Как уже отмечалось, Граучо очень много читал и пробовал себя в писательстве. Здесь результаты получались неоднозначные: всё же стиль Граучо-исполнителя плохо поддавался литературной обработке. Маркс это и сам понимал, поэтому явно подражал любимым авторам (Ларднеру, Кауфману, Роберту Бенчли, Джеймсу Тёрберу). Но иногда в рассказах чувствуется тот самый Граучо, которого мы любим, и такие рассказы действительно прекрасны. Например, о решении автора вернуться на большую сцену: "Объявление о моём скором возвращении вызвало огромный интерес зрителей. Только сегодня утром я получил 33 письма с угрозами и посылку с мечом для харакири".

Попытки же Маркса издать бестселлер довольно долго ни к чему не приводили: его книги выходили и оседали на магазинных полках. У Граучо и для такой сиуации нашёлся остроумный комментарий: "Я пишу только первые издания". Лишь автобиография "Граучо и я" (1959) имела долгожданный успех. Книга смешная, но уступает лучшим рассказам Маркса. Но она очень точно характеризует своего автора. В автобиографии вы найдёте много шуток и забавных событий, но ничего не узнаете про Джулиуса "Граучо" Маркса. Великий комик не желал раскрываться даже в таком, казалось бы, личностном проекте, как автобиография.

Интерес Маркса к литературе и писателям был взаимным. Джойс, например, использовал имя "Граучо" для одного из неологизмов в "Поминках по Финнегану". А Т.С.Элиот после продолжительной переписки пригласил Граучо к себе. Разговор не сразу получился: Маркс пытался говорить о великой литературе, а Элиот жаловался, что его включают в обязательную школьную программу, и старался вывести разговор на комедии Граучо. Точкой соприкосновения оказалась любовь к кошкам и сигарам, о которых эти замечательные люди и проговорили остаток вечера. Сам Граучо отметил такую деталь: "Элиот просил, чтобы я называл его Том. Видимо, потому что это его имя. Я не остался в долгу и тоже попросил, чтобы он называл меня Том. Но потому, что просто не люблю имя Джулиус".