А что вы думаете по поводу системы кинообразования в целом, которую сейчас сильно критикуют – действительно ли она устарела?
Я не могу категорически говорить о том, устарела ли она, но время идет, и нужно, конечно, что-то менять. Это нормальный процесс – и если ты не изучаешь то новое, что происходит, то отстаешь. На Высших режиссерских курсах, как мне кажется, система очень неплохая, но они бедные по сравнению с ВГИКом – во ВГИКе все-таки есть павильоны, техническая оснащенность… Там больше возможностей. А система обучения на Высших курсах лучше.
Современному российскому кино вменяется множество грехов. Что больше всего огорчает вас?
Самая большая беда, что фильм может быть блестяще снят, но режиссер обращается к голове зрителя, он не прикасается к сердцу. За крайне редким исключением. Зритель, который приходит в зал, должен через десять минут забыть, что смотрит кино и включиться в систему сопереживания, соучастия. Я думаю, он даже не должен понимать, "о чем" этот фильм, какая проблема в нем ставится – это должно приходить потом. А в момент просмотра он должен жить вместе с героями.
А как вы оцениваете ситуацию вокруг Союза кинематографистов?
Я подписал одно письмо против
Михалкова, когда он организовал чрезвычайный съезд. Хорошо, когда у тебя есть деньги, поддержка сверху – тогда можно вызвать со всех регионов членов Союза… Я не убежден, что Хуциев должен был стать председателем, годы уже не те, это же колоссальная нагрузка. Но я знаю Марлена, это очень порядочный человек, чистый… У Никиты, я должен сказать, за спиной прекрасное кино – он очень хороший режиссер, блестящий актер, он музыкален, он мощнейший организатор. Ему бог дал очень много. Но он любит власть.
Нужен ли Союз как таковой, по вашему мнению?
Вот было выступление
Андрона Кончаловского, очень умное.
Он предлагает создавать профессиональные гильдии.
Да, и за то, что он говорил, я поднимаю обе руки.
У вас очень много наград – и наших, и зарубежных. Влияют ли они на вашу режиссерскую самооценку?
Когда мне присвоили "народного артиста РСФСР", я запетушился немного, а один актер, "народный артист СССР", мне сказал: "Да ладно, Петя, ничего это не дает". Я на всю жизнь запомнил (смеется). Когда-то я за
Анкор, еще анкор! в Токио получил награду за лучший сценарий – вот это был подарок.
А от оскаровской номинации за Военно-полевой роман какие остались впечатления?
Я знал, что вряд ли получу "Оскар", хотя после награждения другие номинанты, кроме того парня из Базеля, который получил награду <режиссер фильма
Диагональ слона Ришар Дембо – прим.ред.>, подходили ко мне и говорили, что мой фильм лучший, и американцы многие тоже.
Значит, вы ездили на церемонию?
Да, один! Небывалый случай, без кагэбэшников! (
Смеется.) Ситуация тогда была сложнейшая, сильная антисоветская кампания, наши ведь были в Афганистане. Да еще как раз в эти дни в ГДР наш солдат убил американского майора. "Аэрофлот" не впускали, пришлось лететь через Мексику. Но встретили замечательно, было очень приятно. Меня курировали два человека – известный режиссер
Рубен Мамулян и один крупный киновед, не помню имени. Была встреча с голливудскими режиссерами, обед, номинанты что-то говорили, высказывали свои взгляды на современный кинематограф. Много было интересных нюансов.
Награды же в целом, наверное, показывают какое-то движение вперед, повышение в мастерстве. Есть, правда, режиссеры, которые после награды по десять лет не снимают, боятся потерять что-то, снять хуже. Я, к сожалению, другой, неровный в этом отношении режиссер. Всегда сразу хочется снимать дальше. Люблю снимать кино.
Есть ли при этом фильмы, которые вы расцениваете как свои неудачи?
Вот
Последняя жертва по Островскому – абсолютно вынужденная картина. Я хотел попасть в штат "Мосфильма" - я же в Одессе работал. Генеральный директор киностудии мне сказал, что знает мои фильмы и возьмет меня, но просит снять
Последнюю жертву. Потом выяснилось, что актриса Маргарита Володина, которая имела какие-то знакомства на самом верху, захотела сыграть Юлию Павловну Тугину. Тут же запустили картину. Поэтому мне сказали, что героиню искать не надо.
Островский – замечательный драматург, я перечитал все его пьесы. Но я абсолютно не приспособлен был к этому языку, к этим манерам, костюмам, быту – это было мне противопоказано.
То есть вам непременно нужно соприкосновение с собственным опытом, а к экранизации классики вас не тянуло никогда?
Никогда. Я к тому же пытался сделать из
Последней жертвы кино – пьеса в Малом театре шла четыре с половиной часа, мне же нужно было сделать полтора часа и сохранить при этом Островского. И я там позволил себе кое-что. В кино все-таки нужно показывать, а не рассказывать. Но картину я снимал с абсолютно холодной душой.
И еще один фильм провальный, который никто вообще не знает –
В день праздника. Начальству она резко не понравилась, мы подцепили ярлык "оплакивания павших бойцов". Из-за этого пошли поправки – это убрать, это переснять. И постепенно хребет фильму сломали.
Вам когда-нибудь хотелось поставить что-то в театре?
Нет, я чистый киношник (смеется). Мне нужна живая натура, воздух, фон. Люблю кино.
Вы как-то сказали, что любите актеров – вообще людей этой профессии. Советское кино можно назвать актерским – в хороших актерах была его сила, от величайших артистов до "эпизодников"…
Я имел счастье общаться на съемочной площадке и в жизни с
Олегом Борисовым, с
Леоновым,
Гердтом, Евстигнеевым, Чуриковой, Яковлевой, Гурченко… Великое удовольствие. Это люди, которые становятся соавторами своих образов. После команды "мотор" возникает то, что называется талантом. Это не импровизация – они сохраняют все, о чем мы говорили, но появляется какая-то аура. Таких сейчас я не могу назвать… Ну, вот Женя Миронов…
Версия для печати
