А с другой стороны – ещё одно имя, которое должно быть внятно всякому синефилу: Иван Миколайчук, Иванко из Теней забытых предков – "душа жива" украинского "поэтического кино". Прекрасный актёр, талантливый сценарист (вспомним хотя бы Белую птицу с чёрной отметиной или Бирюк Романа Балаяна), он оказался ещё и замечательно одарённым режиссёром. Его Вавилон-ХХ, поставленный на рубеже 70-80-х – хроника украинского села первых революционных лет – это своего рода украинский Маркес. Вавилон Миколайчука и Макондо Маркеса такие себе селения-побратимы: традиция "мифологического реализма" в украинской культуре ХХ века идёт ещё от Довженко (а у него, думаю, от Гоголя).

Миколайчука-актёра увидим мы и в Комиссарах (1969) Николая Мащенко. Это философские диалоги о вере – ещё одна интереснейшая (на сей раз драматургическая) традиция украинской культуры минувшего столетия, которая дала миру Лесю Украинку и Миколу Кулиша. Причём театральной условной природы постановщик не скрывает, напротив – подчёркивает, а в результате получается необыкновенно выразительное кинематографическое зрелище, чередующее в завораживающем ритме сверхкрупные и сверхобщие планы, сняты статичной камерой (там, кстати, блистательно дебютировал оператор Олег Мартынов). Речь идёт о вере большевистской вроде бы, но недаром курсы комиссарские размещаются в интерьерах монастыря. Тут явная перекличка с Первороссиянами, но у Мащенко – аскетичная черно-белая графика и куда более богатый материал для актёров, которые здесь замечательно работают: Миколайчук, Степанков, Брондуков, Бакштаев. Эту картину вроде бы приветствовали, но ходу не дали: призывать к аскезе и жертвенности в брежневскую эпоху было как-то не с руки. А тут отчётливо просматривалась мысль: верующие истово противники легче могут найти общий язык между собой, чем с безнадёжно поражёнными безверием. Язык, открытый Мащенко в этой картине, не скажу, что канонически "поэтический", однако вызванный к жизни напором "поэтического кино". (Как, кстати, и в случае с одним из самых неизвестных шедевров украинского – да и всего нашего кино той же поры – Скуки ради по Горькому Артура Войтецкого).

Короче говоря, эта программа – ещё одна попытка вернуть картине истории нашего кино ту полноту, в которой ей никогда не удавалось предстать перед зрителем. В советские времена этому препятствовало наличие "полки". На рубеже 80-90-х всё перевернулось на 180 градусов – и полочное кино воспринималось как единственно заслуживающее внимания. Со второй половины 90-х началась благодаря телевидению эпоха царствования советского "трэша" и блокбастеров на эксклюзиве центральных каналов. Остальное кино, эпизодически, отчаянно несистемно возникая в репертуаре "Культуры" вернулось в восприятии массовой телевизионной аудитории в то состояние, в котором пребывало в 70-80-е – маргинального. Аудитории же, которой это кино предназначено, его практически негде увидеть. И оно уходит из поля зрения вообще.

Вы как-то обращали внимание на то, что "массовый зритель 10-х годов имеет мало общего со зрителем 20-х, а тот, в свою очередь, сильно отличается от зрителя 30-х. Исторические катаклизмы на протяжении полувека постоянно перетряхивали аудиторию". А сильно ли, на Ваш взгляд, отличается средний зритель нулевых от зрителя 90-х и – если брать ранее – от позднесоветского зрителя? И если да, то в чем проявляются эти отличия (социальный статус, возраст, ожидания от кино, уровень подготовленности)?

Вот вы спрашиваете, какая разница между зрителем 90-х и зрителем нулевых (я понимаю синефильским, синематечным)? Так я вам отвечу: в 90-е – это зритель Музея Кино, а в нулевые – это зритель БЕЗ Музея Кино, вообще без своей площадки. Беспризорный и одичавший. В общем, лишенный права выбора, вынужденный "лопать, что дают". На всю страну не осталось ни одного синематечного кинотеатра! Есть, конечно, DVD-диски, где кино 30-40-х представлено очень неплохо (немое кино и "маргинальное" кино 60-70-х, которое даём мы в программе, представлено с куда бОльшими лакунами). Но оно не может заменить нормального показа на большом экране с плёнки хорошего качества! Вот на днях мне звонил из США Петр Багров - он читает там лекции о Евгении Червякове с показом новонайденного Моего сына (кстати, в Штаты его уже пригласили, им Червяков интересен, а на родине как-то приглашать никуда не торопятся – а ведь находки такого масштаба случаются раз в полстолетия, но нам не до того, у нас есть дела поважнее…). Вот что идёт на этой неделе в специализированных кинотеатрах Нью-Йорка из немого кино: Метрополис (новонайденная версия) и Нибелунги, Ветер Шестрома, Путь на восток Гриффита, Глупые жены Штрогейма, наш Арсенал, Падение дома Эшеров Эпштейна, экспериментальные короткометражки Этелинга и Ганса Рихтера. И это только немое. А ещё Табу Мурнау и Флаэрти, и отреставрированный На последнем дыхании, и старые комедийные вестерны с Мэй Вест. И всё – безупречного качества... И залы, разумеется, полны.

А в нас уже дозрел комплекс круглого культурного сиротства. У нас нет прошлого, кроме того, которое нам наспех придумали и слепили, сами в него не веря, в последнее десятилетие. Мы меряем теперь наше кинематографическое прошлое по нынешним лекалам: есть блокбастеры там, мейнстрим и артхаус. Никто не мешает показу "другого кино", синематечного направленно, как это было в советские времена. Но сегодня власть искренне не понимает: а зачем оно всё вообще нужно? Есть боевички, есть Любовь-морковь и ещё 3D внедрим, к чему всё это старьё? И выросло поколение зрителей, которое не представляет, что от композиции кадра, движения камеры, не говоря уже о жесте героя на экране, может перехватить горло. Кончено – на сегодняшний день, по крайней мере, – кино, которое было средством познания мира и себя в нём. Но то, что было сделано, никуда не делось. Оно осталось, оно с нами, и нужно просто взять и показать. И возможно, уже вызревает аудитория 10-х годов, которая, сама о том не подозревая, нуждается в этом – "другом" - кино. В надежде на неё мы и работаем.