Александр Шпагин
Удивительная лента. Сегодня она воспринимается как внятная, просчитанная аллюзия на те события, которые происходили в реальности. Здесь впервые осмыслена романтическая утопия, которой грезили шестидесятники, - та, что в итоге напоролась на каменную стену, упавшую на весь советский мир после чехословацких событий 68-го. И это был конец свободы.
Читать далее
|
|
|
|
|
11 февраля 2010
Алексей Гуськов
- Коньюнктурность фестивального отбора – притча во языцех. Немного "азиатского экстрима", побольше "звёздных" имён, какой-нибудь свежий румын…
- …"социалка"! Без "социалки" никак не обойтись.
- Да, точно. Но Как я провел этим летом пока сложно причислить к какой-то ярковыраженной группе киноявлений.
- Дай бог, чтобы и не удалось! Мне бы очень хотелось, чтобы о моем фильме судили вне какого-то устоявшегося контекста. Ему уже не стать очередным иранским фильмом, конечно, но всё же...
- Может быть, к фильму можно как-то прикрутить критику текущего режима? В фильме вообще есть социальные элементы, или это скорее про людей, про простые вещи, так сказать?
- Это про людей в первую очередь – я иначе себя и своё кино вообще не мыслю. Я, может быть, был бы и рад сказать что-нибудь значимое по поводу существующего строя, но любая моя история вынашивается годами. За те несколько лет, что история зреет, всё остросоциальное и остропублицистичное меняется. Люди не меняются, не меняется и то, что между людьми. Поэтому в последнем фильме есть просто два человека, помещенные в определенную ситуацию. Никто из нас в таких обстоятельствах никогда не оказывался. Один из героев не готов к такому положению и совсем не представляет, каким боком она к нему в итоге повернется. Как, впрочем, и я сам не знаю, какую свою сторону в этой ситуации показал бы я сам.i
 Мы коротко обсуждаем грядущее председательство Вернера Херцога в жюри Берлинале, заодно – его любовь к географически экстремальным условиям съемки, часто сопряженным с крайними проявлениями человеческой личности. Алексей решительно отметает моё предположение о том, что под звездой Херцога шансы на получение заслуженной награды заметно возрастают.
- Думаю, от фильма это ничего не убавит, как и не прибавит к нему. Но - когда мы вернулись с Чукотки, я наткнулся на последний документальный фильм Херцога, Встречи на краю света, и эта картина о "жителях" Антарктики мне очень понравилась. При этом художественные фильмы Херцога я не очень смотрел – меня в детстве, нет, скорее в нежной юности испугал его Фицкарральдо - тогда это было несовместимо с моими ощущуениями жизни… В общем, посмотрев Встречи... я был действительно поражен и подумал – вот как было бы здорово, если бы наш фильм посмотрел Вернер Херцог. Теперь наверняка посмотрит, и это очень приятно!
- А Человека-гризли вы видели?
- Конечно видел! Гризли я потом дал нашему оператору Паше Костомарову, который прямо-таки влюбился в белого медведя, который ходил за нами на съемках. Паша, который с Херцогом совсем знаком не был, очень ругался - ему категорически не нравились манипуляции над зрителем, которые позволял себе режиссер. Видно же, например, что вся сцена, где паталогоанатом возвращает часы умершего подруге Трэдвелла – сплошная манипуляция.
Надо сказать, что собственная костомаровская постановочная манера в отношении активного воздействия на зрительское восприятие не отличается невинностью. Но мы рассуждаем о том, что Херцог – удовольствие накопительное, когда в какой-то момент начинаешь любить не сами фильмы, а человека, который за ними скрывается. Или открывается.
 - Мне очень нравятся такие открытия. Я, например, всю жизнь думал, что Морис Пиала – это жуткое занудство, мне даже звучание не нравилось [смакует слова] – "Морис Пиала".
Мне как раз кажется, что Пиала - это жуткое занудство, независимо от звучания. Правда, я видел всего один фильм.
- А я зацепился за него единственным фильмом, причем, не самым лучшим – Полиция. Потом мы с женой сделали себе домашнюю ретроспективу Мориса Пиала, и у меня просто сорвало, что называется, башню – теперь это один из моих любимых режиссеров.  Есть режиссеры, которых вдруг открываешь для себя сразу целой фильмографией, когда создаётся контекст. Хотя у меня есть и любимый фильм Пиала, который я выделяю среди других – За нашу любовь, дебют Сандрин Боннер. Он стал для меня одим из самых основополагающих фильмов. Даже не в плане стилистики, игры или чего-то в этом роде. В нем есть масса важных для меня вещей. Он очень точный, психологичный, но без психологии как таковой. В нем есть лишь вспышки существования человека, главной героини, которую играет Боннер. И ты не знаешь, почему она стала такой, не знаешь даже, сколько времени проходит между этими "вспышками" – это можно только додумывать. Сейчас она одна, в следующей "вспышке" - уже другая, потом какая-то третья, но персонаж при этом цельный, жизненный – это очень здорово. А ты сам, основываясь на своих ощущениях, опыте, достраиваешь то, что могло быть между. Так и в жизни происходит – мы вот с вами сейчас разговариваем, а в следующий раз встретимся, например, через год, и неизбежно будем достраивать в уме этот промежуток. Это приходится делать даже с близким другом, которого видишь раз в неделю – приходится его как-то для себя реконструировать. Образ других людей внутри нас – всегда иллюзия, которая не совсем соответствует действительности. А в кино есть 25 кадров в секунду, но что происходит всё то бесконечное количество временных промежутков между ними? Та же иллюзия. Для меня За нашу любовь очень наглядно демонстрирует эту простую истину.
Нам приносят как бы тайскую лапшу. С опозданием понимаю, что откушать блюдо палочками, которые полагаются по умолчанию, мне не суждено, и с энтузиазмом размахиваю перед официантом загипсованной правой рукой, чтобы наглядно аргументировать необходимость вилки. Алексей из вежливости интересуется, как меня угораздило сломать руку. В истории инцидента нет ничего героического или любопытного, я пытаюсь поскорее завершить рассказ, в конце вспоминая встречу с усталым травматологом.
- У меня двоюродный брат - травматолог, единственный, кстати, человек с фамилией Попогребский в Москве. Я к нему на дежурства ходил, когда писал сценарий Простых вещей. Там бывает очень весёлая клиентура, для них даже своя "палата №6" существует – из всей обстановки там один кафель.
- Вы, наверное, с этих дежурств много фактуры вынесли?
- Нет, наверное - у меня в семье вообще много врачей. Многое из того, на что я насмотрелся у брата, не было использовано хотя бы потому, что по сценарию главный герой - анестезиолог, а не травматолог. В фильме есть сцена, которую мы снимали прямо в операционной, во время самой настоящей операции.
- Как вам разрешили?
- Мы продезинфицировали всё оборудование. Забавно, Пускепалис так быстро вжился в роль, что к нему стали обращаться за консультациями посетители больницы, а местные врачи, многие из которых были не в курсе идущих съемок, считали его прикомандированным специалистом.
- А свою будущую главную героиню отправите в какую-нибудь далекую географическую точку или впишете в современную жизнь?
- Следующая история будет полностью павильонной. Для разнообразия.
- Вы очень хвалили за удобство цифровые камеры, на которые был снят последний фильм. В павильоне Вы вернетесь к пленке?
- Нет, буду снимать на "цифру" и дальше. Тем более, скоро появится новое поколение тех камер, что мы использовали в последнем фильме.
- Вы говорите, что Ваша личная киномания в последнее время уходит. Это связано с тем, что Вы сами снимаете?
- Не знаю. Раньше сходить на что-то в Музей Кино было сродни поступку. Нужно было собраться, поехать, подняться в этот зал, которого сейчас нет… Сейчас мне этого не хватает, ностальгия по Музею Кино до сих пор приходит. Мы с Хлебниковым и на акции защиты ходили и на демонстрации. Было чувство единства. С тем же Борей мы гораздо чаще виделись, а сейчас по причине сильной занятости стали встречаться совсем редко. В те времена мы смотрели, обсуждали, открывали для себя новые имена, новые фильмы, казалось, что существует какой-то волшебный мир фестивалей, на которых показываются гениальные работы, которые мы никогда не увидим… Поездив по фестивалям, позаседав в жюри несколько раз, немного охладеваешь к фестивальному движению – очень много проходных картин, много мучительного, бесталанного хлама. Причем, бывает плохое кино, которое хотя бы смотреть увлекательно, или оно хоть чем-то удивляет, но фестивали с большей вероятностью собирают что-то унылое. Сейчас то романтическое восприятие мира кино прошло, для меня счастье, когда раз в полгода я открываю для себя нового режиссера.
- Херцог примерно то же говорит – в год появляется 2-3 хороших фильма, на остальное не стоит тратить время.
- Ну, мне пока рано такое говорить.
- Неужели даже после трёх месяцев на Чукотке не хотелось вернуться и что-то посмотреть? Или вы сразу же прыгнули за монтажный стол?
- Нет, первые два месяца я просто не мог выйти из дома – от города тихонько трясло. А на Чукотке – у каждого ведь с собой ноутбук был, в том числе и у меня, и был жесткий диск с каким-то количеством фильмов. И самое сильное впечатление на меня произвел корейский Сопхёнчже, который я посмотрел по наводке Наума Ихильевича Клеймана.
|
|
|
Версия для печати
