Иван Кислый
Неполным будет утверждение, что в Аире Вайда виртуозно соединил литературную основу с документалистикой. Нет, более того: он поставил под вопрос сосуществование жизни и кинематографа. Вайда спрашивает: перестает ли жизнь, заснятая на пленку, быть жизнью? И дает вполне однозначный ответ.
Читать далее
|
|
|
|
|
30 ноября 2009
Олег Ковалов
Хржановский давно хотел снять фильм о повлиявших на него "людях, событиях, произведениях искусства"... Но, фрагмент за фрагментом, он и создаёт подобную бесконечную ленту, род то ли мемуаров, то ли лирического дневника. Оттого столь пестра её ткань, вместо внешнего сюжета - вязь вольных ассоциаций, и, как во всяком дневнике, есть необязательные и неравноценные страницы.
Культура для него - не склад священных бюстиков. В её садах нет табеля о рангах, а вольные потоки лишь обогащают друг друга. В фильме Школа изящных искусств (1987/1990) симфоническая музыка Шнитке мирно уживается с гитарными переборами Высоцкого, а лекция Лотмана - с клоунадой Полунина. То, что "не соединилось" бы в ином фильме, тасуется здесь легко и весело, как атрибуты мастерской художника, создающие обаятельный мир артистичного "беспорядка".
Здесь шуршит и потрескивает магнитофонная плёнка, с которой Окуджава поёт про любовь незадачливого Ванечки Морозова, шалят и щебечут весёлые натурщицы, собираются шумные застолья единомышленников, под взрывы хохота рассказывается "политический" анекдот. Здесь - глина словно сама скручивается в затейливые спирали, и певуче изгибаются линии на холстах, вторя очертаниям гибких тел подруг.
Сама ткань ленты выражает дух и стиль жизни художника Юло Соостера, философа и фантазёра, легенды и лидера "неофициального искусства".
Как воспалённая грёза и недостижимый мираж - пленительные женские тела дразнят взор заключённых, словно заброшенных в мертвенную тоскливую пустыню. Сталинский лагерь, узником которого был художник - личина того же "УБОНА". Если в первой части дилогии эротические образы как бы "социально обоснованы", то во второй - беспримерный для отечественной анимации эротизм разгулялся своевольно и вполне самоцельно. Культура для Хржановского - мир без правил и запретов, царство стихийной свободы.
Правил не признают и "главные" его фильмы. Их анимационные кадры, населённые словно вырезанными из репродукций фигурками, часто напоминают коллаж. И сами ленты становятся всё более "коллажными" - столь разрастается здесь доля натурных съёмок.
 "По ту сторону игровой и неигровой" кинематографии лежит, по мнению Эйзенштейна, путь кино будущего. Хржановский творит на границе контрастных начал: анимации с рукотворностью её фантастических миров - и документального кино, в которое непринуждённо начинает соскальзывать. В фильме Олег Каган. Жизнь после жизни (1997) нет анимации, но это - "фильм Хржановского". В выдающемся музыканте - солнечный дар, духовная свобода, стоицизм в испытаниях - свойства любимых героев режиссёра.
Мне посчастливилось - даже не сниматься, хотя я именно снимался у Хржановского, - а быть у него на съёмках. Именно этот оборот речи ближе к естественному выражению "быть на празднике". Снимался именно тот эпизод фильма Полторы комнаты, где Иосиф Бродский звонил из Нью-Йоркского ресторанчика своей маме, и песня "Ночь коротка", что затягивали в унисон российские эмигранты и жители Ленинградской коммуналки, объединяла их в единое духовное целое.
Как же снималась эта прекрасная сцена, неизменно вызывающая в темноте кинозалов ту тишину, что нарушается подавленными всхипываниями? Да словно бы никак не снималась: просто в один прекрасный день краткого петербургского лета Хржановский собрал на Итальянской улице, в полуподвальном кафе "Бродячая собака" тех, кто знал и любил Бродского и тех, кого любит сам Андрей Юрьевич - были здесь и Евгений Рейн, и Владимир Уфлянд, и сын Илья со съёмочной камерой. И началось застолье, и потекли истории о Бродском, о поэзии и обо всём на свете... Ненавязчивым аккомпаниментом этой беседе служило мягкое жужжание иногда включающейся кинокамеры. Cлово за слово, все перезнакомились друг с другом и, когда как-то незаметно пришло время расходиться, оказалось, что закончились и съёмки, больше похожие на дружеские посиделки, чем на изнурительный творческий процесс. Сама атмосфера этих съёмок опять же напомнила образный мир фильмов Хржановского.
"Родня по вдохновенью", - назвал Пушкин негласный союз тех, кого волнует "единый пламень". На шумный многоголосый пир созывает Хржановский "счастливцев праздных" и их персонажей. В шутовской тоге патриция, средь озорных натурщиц, восседает здесь Юло Соостер, светится взгляд Олега Кагана, мелькает острый профиль поэта, на миг осенённый светлой печалью, Феллини прижимает к уютной груди глазастую Джельсомину, некстати начинающую стучать в свой клоунский барабанчик, притулился в уголке Лев с седой бородой, грустным взглядом и доброй улыбкой - дух и хранитель застолья...
2 страницы
 1 2
|
|
|
|
Версия для печати
