Антон Сазонов
Профессиональный фигурист Андрей Грязев ворвался в мир кино одним прыжком. Антону Сазонову стихийно талантливый режиссер рассказал о том, какое место в его жизни занимают фигурное катание и кино, как он находит героев для своих фильмов и что собирается делать дальше.
Читать далее
|
|
|
|
|
29 сентября 2009
Владислав Шувалов
 Западные критики терялись, пытаясь определить нишу Итикавы на карте японского кино. Моллер Олаф, критик Film Comment, сравнивал разнообразие в творчестве Итикавы с траекторией Клода Шаброля, для которого "кино есть жизнь" со всеми ее подъемами и спадами. Как и японец, Шаброль на протяжении своей карьеры попадал в разные лагеря, пробовал себя в разных жанрах, однако остался сторонником традиционализма, сдержанной эстетики и главенства сюжета, что имеет как своих сторонников, так и критиков. По выражению английского киноведа Дерека Малколма, Итикава не разрушал основы студийного кинопроизводства, а расширял границы студийных возможностей. Кино Итикавы сравнивали не с традиционной японской хижиной, но со старинной усадьбой, усыпанной многочисленными входами и подъездами, дверьми и калитками, парадным и черным входом, через которые Итикава проникал на территорию кино. Режиссер экспериментировал с игровым, анимационным, документальным кинематографом, снимая фильмы, которые по заокеанской номенклатуре могли попасть и в категорию "А", и в категорию "Б". Знатоков раздражало, что Итикава не укладывался в очерченную схему и, уходя на периферию, как бы терялся из виду. Но при этом в любой момент он мог "выстрелить" важным фильмом. Музей кино сделал акцент на трех картинах позднего периода режиссера: драме женских судеб по роману Дзюнъитиро Танидзаки Мелкий снег /1983/, сказке Журавль /1988/ в сценарной обработке Натто Вады, и классическом дзидайгэки Дора-Хэйта /2000/. Хронологически последний фильм ретроспективы был снят Итикавой по сценарию великих режиссеров А.Куросавы, М.Кобаяси, К.Киноситы. Некогда вместе с Итикавой они объединили усилия в "союзе четырех" для производства фильмов в период кризиса студий-мейджоров, но Итикаве удалось поставить сценарий "Уличного кота" (прозвище главного героя, вынесенного в заглавие ленты) лишь спустя тридцать лет.
С одной стороны, Итикава был хранителем национальных традиций, с другой - апологетом жанровой англоязычной культуры. Он экранизировал Эда Макбейна (Счастье /1981/) и на полном серьезе считал, что Агата Кристи достойна Нобелевской премии по литературе. Его увлечение кино проистекало из любви к американским фильмам. Культура Запада нашла свое отражение в фильмах японца, с чем согласился упомянутый Дерек Малколм, презентовавший "сезон Кона Итикавы" в Великобритании. Ретроспектива его работ прошла в Лондоне и Эдинбурге в 2002 году, посему открытие Кона Итикавы московским киноманам не кажется столь запоздалым явлением. Поскольку количество фильмов этого режиссера, имеющих переводы на русский язык и доступных пользователям рунета, можно пересчитать по пальцам одной руки, надо думать, что ретроспектива Музея кино восполнит пробелы в киноведении, подарит удовольствие от встречи с японской культурой и, несомненно, откроет нечто новое и доселе неведомое в творчестве талантливого художника.
2. Путь огня
(рецензия на фильм Пламя /Enjo/, Япония, 1958)
"Невероятно. Пожар в умах, а не на крышах домов"
(Ф.М.Достоевский, "Бесы", ч.3, гл.2)
Кон Итикава поставил фильм по произведению Юкио Мисимы "Золотой храм" через два года после публикации романа в журнале "Синтё". Тогда Мисима не был тем бесцеремонным героем буржуазной богемы, которая превыше всего почитала бунт, революции и полярные идеологические установки. Мисима был молодым амбициозным прозаиком, интеллектуалом и эстетом, чьи произведения хвалили за острое как меч слово, авторскую смелость и изощренный подход к психологии и гуманизму. Режиссер фильма в экранизации романа взял такую ноту, на которую никто не решился бы после скандального самоубийства Мисимы. Посмертная слава самурая и реваншиста, проводника культа силы и певца смерти сделала невозможным экранизацию его творчества без отсылок к фигуре самого Мисимы (и личной позиции по отношению к его философии). Вероятно, поэтому Итикава не любил обсуждать Пламя, но весьма ценил этот фильм.
 …Юный монах Гоити Мидзогути, сын деревенского священника, поступает в послушники к настоятелю храма Кинкаку-дзи (Золотой павильон) - национальной сокровищницы Киото с 550-летней историей. Крупный скандал о неуравновешенном монахе, который по непонятным причинам поджег храм Кинкаку-дзи в 1950 году, легла в основу романа Мисимы "Золотой храм". Перфекционист и самотник Мисима на собственном примере знал рокот демонов искушения и то испепеляющее чувство эгоизма, которое требует обладания красотой. Мисима сделал литературную обработку сюжета криминальной хроники, выступая от лица юноши, для которого золотой храм стал личной святыней, олицетворением всего прекрасного, что есть на свете. Гоити не нуждается в друзьях, избегает знакомств, открещивается от матери. В какой-то момент Мидзогути становится, как сказали бы в Европе, "святее самого Папы римского": он критикует своего учителя - настоятеля храма, вынужденного заведовать деловыми вопросами, не брезгуя функциями бизнесмена.
Для кинематографа конца 50-х тема пересмотра новейшей истории и поворота к традициям была чрезвычайно актуальна. Здесь можно вспомнить тюремную драму Масаки Кобаяси За толстой стеной /1953/, приподнимавшую завесу над трагедией репрессий оккупационных властей и выпущенную на экран только в 1956г. Другие примеры - критика американского присутствия в Черной реке /1957/ того же Кобаяси или актуализация стилистики театра Кабуки в легендарном киноэпосе Кэйскэ Киноситы Баллада о Нараяме /1957/.
В Пламени при внешней остраненности повествования и фольклорном антураже, заложена бомба замедленного действия, ядро конфликта между обществом, покореженным войной, и сознанием индивидуалиста, требующим сатисфакции. Мидзогути не желает знать иной жизни кроме буддийской рутины монаха, для него не существует мира вне сада Кинкаку-дзи. Героя возмущает энтропия городской цивилизации, он желал бы остановить колесо истории, которое стремительно прокручивается в направлении того будущего, в котором не останется ничего святого. Заика, ненавидящий здоровых и жизнерадостных людей, которых он воспринимает как укор своему недугу, превращается в мизантропа, неподконтрольного субъекта. Монах становится фанатиком: он готов убить девушку, заигрывавшую в саду храма с американским военнослужащим, и теряет доверие к своему учителю, которого встретил в городе в обществе гейши.
|
|
|
Версия для печати
