Елена Сибирцева
Авторы фильмов Шультес и Охотник режиссер Бакур Бакурадзе и соавтор сценариев Наиля Малахова – о кинообразовании вообще и своем обучении во ВГИКе в частности.
Читать далее
|
|
|
|
|
27 октября 2009
Эми Тобин Перевод: Ольга Надольская
ЭТ: Классовым различиям придается большое значение во всех ваших фильмах. Персонажи, похожие на Веронику, присутствовали и в предыдущих ваших картинах. В Болоте это женщина среднего возраста, забросившая дом и семью. Люди заботятся о ней, она не берет на себя никакой ответственности. Но она одна из множества героев. В то же время в Женщине без головы Вероника является центральным персонажем. Если зритель не хочет идентифицировать себя с ней или не симпатизирует ей, фильм может вызвать неприятие. Можно почувствовать себя отторгнутым от него. Вы сознательно добивались такого эффекта?
ЛМ: Я не могу сказать, выиграет фильм или проиграет от того, что аудитория будет чувствовать большую привязанность к героине.
ЭТ: Мою реакцию во время первого просмотра фильма можно обозначить как нежелание общаться с этой женщиной. Я знаю, что она из себя представляет, в моем представлении она заслуживает осуждения, я знаю ее проблемы, знаю, откуда они исходят. Но я решила посмотреть фильм еще раз, чтобы убедиться в том, что ничего не упустила, и моя реакция в этот раз была совершенно иной: несмотря на то, что героиня все также не вызывает у меня симпатии, я уже не могу утверждать, что я сама не такая, как она. Это вопрос меры. Да, она совершает дурной поступок, но я каждый день также делаю что-то, что в определенной мере сопоставимо с ее действиями. И это, на мой взгляд, создает сложность восприятия. Никто не любит признавать свои ошибки.
ЛМ: Когда в фильмах присутствуют персонажи, с которыми стремятся идентифицироваться или которым симпатизируют, это может быть в некотором смысле опасным и разрушительным. Зачастую герои, которые совершают плохие, мерзкие, низкие поступки, изображаются таким образом, что аудитория идентифицирует себя с ними, но в то же время чувствует свободу от ответственности за их действия, не отдавая себе отчета или не думая об этом. Я полагаю, последствия такого восприятия представляют потенциальную опасность. Но у меня нет стопроцентной уверенности в том, что я говорю. Требуется много времени, чтобы оценить реальные масштабы влияния персонажа на людей, иногда трудно установить, положительным или отрицательным было это влияние. Для этого необходимы время и расстояние.
ЭТ: Мария Онетто, исполняющая роль Вероники, прекрасная актриса. Она всегда играет роли такого типа – человека, который присутствует и в то же время отсутствует?
ЛМ: Она получила известность благодаря ролям на телевидении. Она играла сумасшедшую женщину со множеством проблем. Однако главная причина, по которой я утвердила ее на эту роль - это тайна, которая ее окружает. В жизни Мария кажется такой же непостижимой, ее переживания едва различимы, и меня это очень заинтересовало. Кроме того, я остановила свой выбор на ней из-за ее физических данных: высокая, светлокожая и светловолосая, она, на мой взгляд, очень выделяется на фоне тех людей, с которыми общается.
ЭТ: Одно из наблюдений, которое я вынесла из ваших фильмов, заключается в том, что приметы классовых привилегий в Аргентине и США отличаются. Если бы вы изобразили нью-йоркскую женщину, которой делают массаж в спальне, настолько маленькой, что ей приходится лежать на полу в узком проходе рядом с кроватью, аудитория восприняла бы это как признак того, что это очень бедные люди, не принадлежащие к верхним слоям среднего класса. Разрыв между богатыми и бедными в США тоже огромен, но образ жизни отличается. У людей нет медицинской страховки, но есть большие дома. Они не знают, как свести концы с концами, но обзаводятся особняком, автомобилем или двумя.
ЛМ: Герои моего фильма не так богаты. Они находятся на несколько более высокой ступени, чем средний класс, но в Аргентине расходы на потребление меньше, чем в США.
ЭТ: В то же время у них есть слуги, которые заботятся о них. В США только очень богатый человек может позволить себе постоянно держать прислугу, которая будет готовить или убирать в доме.
ЛМ: Возможно, по этой причине для вас это является признаком принадлежности к более высокому классу, чем тот, о котором на самом деле идет речь. К примеру, в Аргентине у меня есть уборщица, которая раз в неделю убирает мою квартиру. У всех женщин среднего класса в Аргентине есть уборщицы. Проблема в том, что в Северной Америке последних расценивают не как работников, но как прислугу. Представители высших слоев общества рассматривают людей, работающих в их домах, в качестве слуг, они отказываются видеть в них наемных работников, выполняющих свои обязанности. Они ожидают, что эти люди будут не только старательно исполнять свою работу, но и проявлять заботу о них, эмоциональную привязанность. Я нахожу это смешным: когда социальные классы настолько замкнуты в себе, инцест становится неизбежным – они словно влюблены в самих себя. Вот почему в моих фильмах присутствуют все эти внутрисемейные связи. Мои фильмы не призваны быть свидетельствами реальности в том виде, в каком она существует; это конструкции, созданные мной. Я всегда нахожу смешным, когда люди так зацикливаются на самих себе и своей семье. Это выглядит нелепо.
ЭТ: Вы можете сказать, что занимаетесь социальной сатирой?
ЛМ: В моем фильме присутствует ряд элементов, которые нельзя назвать в полной мере сатирическими, но они действительно несколько гиперболизированы. Это характерное для фильма направление. Так, пожилая дама, прикованная к постели, без конца смотрит видеосъемку свадьбы, которая состоялась много лет назад, и давно умершие родственники видятся ей живыми. Здесь есть элемент, выходящий за пределы реализма. Я не могу сказать о своих фильмах, что они натуралистичны. В Аргентине есть особый жанр, для которого свойственно показывать какие-то группы, их обычаи, уклад жизни. Это этнографическое кино, но в то же время в нем есть вымысел.
ЭТ: Но это не то, что делаете вы?
ЛМ: Нет, я думаю, то, что делаю я, это в полной мере "подделка". В моем понимании снять фильм это не значит просто рассказать историю, но попытаться передать зрителю свое видение. Фильм для меня - это способ выразить свою мысль, которая в свою очередь является результатом сочетания восприятия и эмоций. В мире кино, в частности среди студентов кинематографических специальностей и сценаристов, бытует мнение, что фильм должен рассказывать историю. Я не разделяю эту точку зрения. Я полагаю, что кино это нечто большее: история здесь лишь отправная точка, способ сказать намного больше, чем она содержит сама по себе.
ЭТ: В пресс-релизе к фильму приводится ваш рассказ о ночных кошмарах, в которых вы всегда кого-то убиваете. Вы описываете сон, в котором убили человека и поместили его голову на полку. Ваш отец, зная об этом, оставляет вам записку, в которой говорится, что он "навел порядок на полках". Можно сказать, что это сон о чувстве вины и соучастии. Рассказывая об этом сне, вы хотели указать на свою связь с Вероникой и фильмом?
ЛМ: В определенном смысле - да, но в то же время я не могу утверждать, что мой сон говорит о чувстве вины как таковом. И основную идею фильма нельзя свести к вине. Потому что вина как она есть ничего не объясняет. Мой сон скорее о том, что даже если человек совершил большую ошибку, она совсем не обязательно определит ход его дальнейшей жизни. С помощью окружающих он может сгладить негативные последствия совершенного им проступка.
ЭТ: А как это соотносится с "мешком с костями", упомянутым вами ранее?
ЛМ: Когда я говорю о том, что кто-то носит на своих плечах мешок с костями, я имею в виду не вину. Я имею в виду нечто, что портит человеку жизнь, ограничивает его. Я не люблю говорить о вине в таком ключе, потому что идея вины, как мне кажется, не позволяет ничего понять. Мешок с костями не означает, что вы ощущаете на своих плечах груз вины, но означает, что ваша жизнь вдруг становится ограниченной, ваше стремление к действию или стремление стать тем, кем вы хотите стать, вдруг угасает и исчезает. Я считаю, что если вы сосредотачиваетесь на вине в том значении, которое предлагает католицизм или психоанализ, это не позволяет вам думать ни о чем другом. Вина становится чем-то вроде шляпы, которую носят на голове. Я стараюсь избегать слова "вина", поэтому в этом вопросе не так просто поставить точку. Я думаю, что ответственность очень отличается от вины.
|
|
|
Версия для печати
