Елена Сибирцева
Авторы фильмов Шультес и Охотник режиссер Бакур Бакурадзе и соавтор сценариев Наиля Малахова – о кинообразовании вообще и своем обучении во ВГИКе в частности.
Читать далее
|
|
|
|
|
24 июля 2009
Ксения Косенкова
 Киноведы всегда с гордостью констатировали, что режиссер и актер Василий Шукшин был еще и великим русским писателем. Литературоведы зачастую грустили о том, что писатель Шукшин зачем-то еще и фильмы снимал. При жизни его уговаривали это сомнительное занятие бросить, и не кто-нибудь – сам Шолохов, например. Шукшин об этом подумывал всерьёз после Калины красной, слишком уж давили киноначальники, хотел только снять Степана Разина – свой главный фильм, к которому шел долгие годы. Не случилось – он умер в 45, на пике славы, быстро забронзовев после смерти в статусе классика, описываемого скучными, пыльными словами – "мастер народного слова", "искренний певец родной земли" и пр.
Между тем, если и бронзоветь, то точно не ему – человеку, сотворившему свою, отдельную Россию, мир, населенный людьми противоречивыми, как сам Шукшин, странными (знаменитые "чудики"), страстными, смешными, иногда несчастными, по большей части хорошими. В одном из поздних рассказов он сформулировал очередной проклятый русский вопрос – явно не хуже прежних – "Что с нами происходит?". Сказано, что дух веет, где хочет – Шукшин, человек из алтайской деревни Сростки, оживил и увековечил своим талантом вялую обыденность и сомнительную эстетику колхозов и райцентров, вернул наполненность выхолощенным символам, проиграл на свой лад вечные сюжеты – о странствии, о потерянном и обретенном рае.
Наконец, он зафиксировал и осмыслил довольно страшный процесс – "вывиха" деревни, выхода ее из вековой укорененности и невозможности обрести новое, адекватное бытие. Шукшинские герои были в движении – движении разнонаправленном: либо от корней в "даль светлую" (как Иван Расторгуев в Печках-лавочках, который ехал "к югу"), либо, напротив, уже к корням, после тяжелой одиссеи (Егор-Горе Прокудин из Калины красной ехал вроде бы к "заочнице", а на самом деле на родину). В этих несуразных, "промежуточных" людях и была, по Шукшину, правда его времени.
С середины 1960-х в советской культуре было и встречное течение: обращение города к деревне, заигрывание с православием и даже язычеством, и прочее "припадание к истокам". Несомненный драматизм этого явления был Шукшину явно чужд и многие его стороны раздражали – так, он высмеял в Печках-лавочках новомодную городскую страсть к коллекционированию всяческой старины, от лаптей до икон.
Возрождение интереса к Есенину и появление – популярность – "деревенской" прозы были ему, конечно, ближе, но все же отличия от его собственного творчества были существенными – взять хотя бы интонацию: если у "деревенщиков" вещали и плакали, то у Шукшина разговаривали и смеялись. Вообще, снижение пафоса, ироничность, доходящая иногда до легкого абсурдизма были очень для Шукшина характерны – и служили особо: на их фоне затертые слова, потерявшие уже будто смысл (например, любимая шукшинская "душа"), обретали новую жизнь. В рабочих записях Шукшина есть упоминание о "теорийке" смещения акцентов: "Главное (главную мысль, радость, боль, сострадание) – не акцентировать, давать вровень с неглавным". Он не искал в соотечественниках нормы ("Тошно. Скучно."), в крестьянах – "посконности", ему интересен был "человек-недогматик, человек, не посаженный на науку поведения".
О трудностях "подвешенного" состояния Шукшин, разумеется, знал по собственному опыту, ведь он зашел дальше многих, став "интеллигентом в первом поколении". Знал он и о том, что его не любят в родных Сростках – как выскочку и за то, что "прописал" в рассказах. "Так у меня вышло к сорока годам, что я – ни городской до конца, ни деревенский уже, – писал Шукшин. – Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке… Но в этом положении есть свои "плюсы"... От сравнений, от всяческих "оттуда-сюда" и "отсюда-туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и о "городе" – о России."
Режиссерская биография Шукшина складывалась, пожалуй, труднее, чем актерская и писательская – совсем уж "не благодаря, а вопреки", что, впрочем, его только подстегивало. Ему, вышедшему из крестьян, приходилось с боем доказывать, продираясь сквозь предубеждения, что он "достоин" снимать фильмы о своей "рабоче-крестьянской" родине. Истинное, без прикрас, отношение к "Ивану" он будет показывать потом нередко, и особенно жестко – в Печках-лавочках. Знал он и обратное: что люди, которым без конца твердят, в том числе в кино, об их гегемонии, не давая при этом никаких материальных благ, с неизбежностью захотят взять свое и двинутся в наступление на процветающий якобы город.
Играть в кино Шукшин, колоритный "народный типаж", начал еще учась на режиссерском факультете ВГИКа. Уже вторая роль была главной и очень успешной (Два Фёдора, реж. М.Хуциев, 1958). За семнадцать лет он снялся в двадцати пяти фильмах, в 1971 году получил Госпремию СССР за роль в фильме У озера (реж. С.Герасимов, 1969). Сам признавался, что снимается для заработка, и чтобы собственные фильмы легче проходили у начальников. Иногда – чтобы исподволь набраться опыта у режиссера. Например, на последнем в своей жизни фильме – Они сражались за Родину – Шукшин учился у Сергея Бондарчука постановке больших массовых сцен для фильма о Разине.
3 страницы
1 2 3  
|
|
|
|
Версия для печати
