Иван Денисов
Обычно супергероев мы ассоциируем с комиксами, их экранизациями или стилизациями под эти экранизации. Но супергерои попали под каток леволиберального конформизма.
Читать далее
|
|
|
|
|
3 февраля 2009
Роман Ганжа
 Логика построения серии эпизодов здесь такова, что результатом серийного повторения становится отождествление приносимых и приносящих себя в жертву женщин с Иисусом Христом. Это вовсе не означает, что Сиири или Мария-Антуанетта являются Иисусом. Вернее будет сказать, что если женщина становится жертвой "мужской" зачарованности смертью, то в этот самый момент и в этом самом месте совершается крестная жертва Христа.
Тема "женской доли" звучит и в картине Возлюби ближнего своего (1922) — истории еврейской девушки Ханны из южнорусского городка, разворачивающейся на фоне "погромов". А в финале сказки Однажды — сюжет, восходящий к "Королю Дроздобороду" братьев Гримм, знаком нам по советскому мультфильму "Капризная принцесса" — происходит настоящее чудо преображения любовью: полюбив "бедного гончара", принцесса стойко противится искушению вернуть утраченный королевский статус посредством брака с принцем Датским. Отрекаясь от мира в пользу любви, принцесса вновь обретает весь мир, но это уже не тот старый душный мир тщеславия, расчета и соперничества, в котором она пребывала до встречи с любимым, — это новый мир, иллюминированный и спасенный жертвенной любовью, мир открытых горизонтов, мир жизни, торжествующей победу над смертью.
В драме Михаэль (1924) субъектом жертвенной любви оказывается гомосексуальный мужчина — художник Клод Зорэ, готовый не только простить предательство своему юному "партнеру" Эжену Михаэлю, но и пожертвовать ради его благополучия жизнью — тихо угаснуть, завещав любимому все свое имущество и состояние.
Страсти Жанны Д'Арк (1928) — центральный фильм в раннем творчестве Дрейера, где его главная тема раскрывается как сюжетно, так и визуально. "Культура смерти" обнаруживает себя не только в действиях "ортодоксальных теологов", разыгрывающих тщательно нюансированный ритуал убийства, развязка которого по-фетишистски откладывается, но также и в организации пространства взглядов. Взгляды судей прикованы к Жанне — на протяжении всего фильма ее лицо находится в фокусе этих цепких, пронизывающих, сконцентрированных взглядов. Чрезмерно затянутые крупные планы лица Жанны нужны вовсе не для демонстрации "внутренней драмы" героини. Только так зритель может воспринять визуальную перспективу "мужского" взгляда — взгляда, жестко фиксирующего "женский" объект с тем, чтобы приватизировать его, обездвижить, включить в замкнутое пространство различий и медленно убить. Женщина в мужском мире не имеет права на личное пространство спасения. "Раз ты уверена в собственном спасении, ты не нуждаешься в Церкви?" — вот главный вопрос обвинителей, адресованный Жанне. По логике мужского мира заставить Жанну отречься от своих "протестантских" взглядов — значит убить ее по-настоящему. Если Жанна поступит расчетливо, сделает ставку на компромисс и отсрочит момент смерти, она тем самым согласится на существование в пространстве размеренного, упорядоченного умирания, из которого нет выхода. Такое существование трудно назвать жизнью. Это всего лишь отложенная, каждодневная, рутинизированная смерть — магнитный полюс мира, построенного мужчинами. С другой стороны, зрителю редко удается перехватить прямой взгляд самой Жанны. Но и сказать, что ее взгляд постоянно устремлен ввысь, также будет большим преувеличением. Скорее, ее взгляд рассеян, расфокусирован, не сосредоточен на каком-то определенном объекте. Этот "отсутствующий" взгляд не создает никакого "личного" пространства, альтернативного пространству мужских взглядов. Давайте представим, что взгляд Жанны постоянно останавливается на каком-то привилегированном объекте, например, на Жане Массье. Такой взгляд немедленно создал бы целый мир, центром которого была бы живая женщина, жаждущая любви и счастья. В этом случае Жанну могли бы осудить как "ведьму", то есть как женщину, осмелившуюся исповедовать личную "религию жизни" вопреки господствующей "религии смерти". Но Жанна — не "ведьма", а "святая". Святая принимает мученическую смерть не в качестве наказания за маленький глоток свободы, но в качестве долгожданной победы жизни над смертью. Если мир ведьмы вмещает немногих, то мир святой открыт для всех — отныне любой, будь то мужчина или женщина, способен ускользнуть из цепких лап смерти, отвергнув мир, в котором господствует смерть.
|
|
|
Версия для печати
