На всём протяжении кинобиографии Якова Протазанова его присутствие в отечественном кинематографе вызывало у критики сложное чувство. К признанию несомненного – и неизменного - мастерства постоянно примешивался привкус раздражения. Так писали о нём ещё в 10-е: "Ярким представителем театральщины на экране является всегда аккуратный и точный Протазанов"... Что уж говорить о 20-х, откуда донеслась сакраментальная фраза Маяковского про "столетние кинематографические пошлости". Нарком просвещения Луначарский, к Протазанову благоволивший (он-то и был инициатором возвращения режиссёра в СССР), печально резюмировал: "В нашей кинокритике <…> господствует мнение, что режиссёр Протазанов, главная сила "Межрабпом-Руси", очень хороший мастер, но не подходящий для нашего времени..."
Так реагируют на явление, которое не желает вписываться до конца в общую модель, раздражая той лёгкостью, с которой ускользает оно от любого чёткого определения.
И действительно –
Протазанов всякий раз оказывался чуть в стороне от основного направления любой эпохи. И всякий раз ему не то что противопоставляли – в пример ставили современников. В дореволюционные времена – Бауэра, который "лучше других понял тайну красоты экрана". В советские – режиссёров-новаторов. Если главенствующий задачей искусства первых десятилетий ХХ века считать поиск нового языка, то Протазанов по сути с самого начала своей кинематографической деятельности выглядит фигурой, принадлежащей иному времени – и в этом смысле изначально архаичной. То бишь – "традиционалистской" по классификации советского киноведения 20-50-х.
