В советские годы марксистские трактовки искусства претерпели трагическое превращение в мертвящий официоз. Но время не стоит на месте. Кажется, мы постепенно избавляемся от брезгливого недоверия к мысли, что художественные практики и трансформации стиля могут быть напрямую связаны с социальными и экономическими процессами. Тем более, если речь идет об искусстве, бытующем при капитализме. Частный, хотя и образцовый случай такой трактовки - советское объяснение феномена экспрессионизма.
Немецкий экспрессионизм с особой яркостью - и даже, наверное, яростью - проявился в кинематографе. Хотя к началу 1920-х годов немецкая живопись, в первую очередь, круг журнала Sturm, группа "Мост", Оскар Кокошка, Отто Дикс, Георг Гросс и др. имели все основания называть себя зрелыми мастерами. Их опыты деформации живописного образа начались на рубеже 1900-10 годов, когда кайзеровская Германия активно готовилась к войне. Сейчас об этой связке говорить не принято. Откуда же, в таком случае, берется то, что в советские годы называли не иначе как "болезненная чувствительность", "тяжелая подавленность", "страх перед надвигающейся неизвестностью"? Ведь все эти ощущения если и не имеют места в пресловутой "действительности", то уж точно транслируются в сознание зрителя. Самая нейтральная картина в стиле экспрессионизма, не говоря уже о прозвучавшем на весь мир "Крике" Эдварда Мунка, рождает стойкое чувство тревоги. И неужели кто-то может объяснить это только логикой эволюции искусства? "Предчувствие гражданской войны", позднее опошленное известным дельцом от живописи Сальвадором Дали, оформляется в экспрессионизме как мировоззрение. От гражданской войны к войне мировой - такого спирального расширения боятся художники предвоенной Германии. Боятся и понимают свою обреченность. И если художников видели только посетители элитарных выставок, читатели малотиражных журналов и покупатели дорогих альбомов, то кинематограф видели все. Он дешево стоил, не требовал особой сосредоточенности и пользовался спросом у самых широких слоев населения. Вильгельм в Германии и Николай в России (оба, кстати, "Вторые") использовали его как орудие пропаганды. Таким его восприняли как в стране побежденной буржуазии, так и в стране победившего пролетариата. Кино побежденной немецкой буржуазии, производившееся гигантским концерном УФА, популяризовало экспрессионизм, сделало его достоянием масс. Былое предчувствие войны с новой силой воплотилось в послевкусии поражения.
Читать далее
