Вы хотели бы снять что-то для телевидения – или вам слишком хорошо в кино?

Возвращение на телевидение ничего бы мне не дало, особенно на телевидение в его сегодняшнем виде. По сравнению с нынешними временами телевидение 1970-х было просто либеральной отдушиной. А сейчас только и слышишь истории про запуганных, слабонервных бюрократов. Раньше там не было этой озабоченности рейтингами или коммерцией. Так что, учитывая обстоятельства, телевидение не привлекает меня совершенно.

Мне кажется, что все больше и больше широко разрекламированных молодых режиссеров работают в замкнуто кинематографичной, мифоцентричной, жесткой, откровенно стилизаторской манере – избегая того, что можно назвать "гуманистической" интонацией, – особенно в американском независимом кино. Как вы к этому относитесь?

Чтобы понять, почему это происходит, нужно посмотреть, каковы источники разных типов кино, какие движущие мотивы стоят за ними, и в каких условиях они создаются. Дело в том, что есть великая традиция, существующая в Европе и во многих других местах, в том числе в Японии, – традиция снимать кино о реальной жизни, которой никогда не мешала болезнь, которую можно, в широком смысле, продиагностировать как "Голливуд". У этой традиции глубокие корни. Любой кинематографист может прислушаться к миру, почувствовать мир, насладиться им, ощутить его радость и боль, – а затем выразить все это чистым, честным, интересным, и при этом очень "кинематографичным", образом. Это несомненно так, начиная от первого фильма Сатьяджита Рея Песнь дороги, который он снял буквально за гроши, не имея за спиной никакой индустриальной поддержки, – и вплоть до фильмов, которые делаются столь же независимо, но уже в рамках киноиндустрии.

В большинстве стран, и в какой-то степени даже в Британии, киноиндустрия является системой, которая органичным образом служит нуждам кинематографистов. Но как только киноиндустрия сама становится важнее фильмов, отображающих жизнь, как только она замыкается на себе и делается совершенно несоразмерной человеку, – что и произошло с Голливудом, – все это становится невозможным.

Когда я приезжаю в Штаты, я очень много разговариваю с режиссерами, и больше всего меня поражает то, что делать независимое кино в Америке, похоже, просто невозможно. В большинстве частей мира фильмы не являются "независимыми"; на самом деле, это просто фильмы. В Штатах "независимое" кино – это кино, которое создается назло Голливуду. Что-то получается, но это невероятно трудно.

Всякое хорошее кино, да и вообще всякое кино, озабочено стилем, кинематографичностью, соотношением формы и содержания и т.д. Но Голливуд в своей избыточной индустриализации похож на динозавра, и эта избыточность выдавливает из кино человечность. И людям не остается ничего другого, как говорить о стиле, становиться стилистами, формалистами, стремиться к "кинематографичности", потому что им приходится держаться за это – вместо того, чтобы добиваться целостности, настоящей правдивости, вместо того, чтобы выходить в мир и рассказывать жизненные истории.

И ведь не так уж далеко нужно уйти из студии в Лос-Анджелесе, чтобы найти настоящую жизнь. Люди по-прежнему живут своей жизнью. Но в голливудской системе ценностей все становится товаром, в том числе стиль. Нас всех волнует стиль. Я сам делаю очень стилизованные фильмы, но стиль не заменяет мне правду и реальность. Это неотъемлемая, органичная часть целого.

- Иногда независимые режиссеры пытаются делать фильмы вне голливудской системы – как раз о "настоящей жизни" и "настоящих людях", но слишком часто терпят в своих усилиях неудачу. Кажется, чаще всего помехой служит их желание чему-то учить, нести какое-то послание.

Для меня создание фильма – это исследование наших чувств. Я не хочу делать фильмы, убеждающие в чем-то или что-то предписывающие – и уж точно не хочу создавать пропаганду. В своих фильмах – на рациональном или эмоциональном уровне – я склонен скорее задавать вопросы, чем давать ответы. Мне кажется, что по окончании фильма у зрителя должно оставаться что-то – о чем можно поговорить и поспорить. Но на самом деле я говорю о реально существующем мире – о перенесении его на экран. И вы правы, почему-то в американских фильмах это получается нечасто. Хотя эта концепция присутствует в американской литературе. Но мы должны – я говорю это не без иронии – отдать должное Роберту Олтмену, который приближается к этому настолько, насколько возможно.

У вас есть марксистское, левацкое прошлое?

У меня нет марксистского прошлого. Скорее у меня была, в широком смысле, склонность к левизне, либеральность, с неизбежным оттенком анархизма. Я никогда не был политически ангажирован в полном смысле слова. И, в отличие от своего соотечественника Кена Лоуча, я не делаю картин с ясным злободневным содержанием. Вы точно не уйдете с моего фильма с четкой политической установкой, потому что у меня самого ее нет. Так что репутацию марксиста я не заслужил. Конечно, у меня были социалистические взгляды. В фильме Большие надежды я попытался как-то с ними разобраться. Там речь шла о том, как трудно принять тот факт, что ты можешь назвать себя "социалистом" – но что потом с этим делать? Это было моим личным заявлением, выражением моего собственного чувства неуверенности в то время, когда я снимал этот фильм.