Вот почему основные герои предания по версии Донского – это Мать и Сын. Недаром в Радуге мудрый старик-крестьянин, отвечая богом заклинающему о пощаде виновнику гибели героини и её новорождённого сына, указывает со словами: "Ты Бога не трогай. Это наш Бог, он немцам не продаётся" на икону с Богоматерью и младенцем.

Уже в начале нынешнего столетия один из редакторов, работавших на киевской киностудии в 50-е годы, не без удивления вспоминал, с какой гордостью Донской процитировал ему фразу одного из французских критиков: "У Донского Христос живёт не в церкви – Христос живёт в народе". Экранный мир Донского, по сути, есть мир накануне и в момент Его пришествия. Жанровый принцип Донского, который и делает его кинематограф авторским, принцип, с разной степенью успешности, но в каждой картине реализуемый – это, в конечном счёте, мистериальное народное, уличное действо. Не в этом ли, прежде всего, увидели родство фильмов Донского со своим кинематографом католики Росселини и Феллини, только что создавшие Рим – открытый город - историю мученичества и вознесения, разыгранную на улицах жителями только что освобождённого от оккупантов Вечного Города?

Дотошные западные критики подсчитали, что Отец Народов не появляется и не упоминается в фильмах Донского ни разу после Песни о счастье (где он присутствует в виде портрета). На этом основании они делали вывод чуть ли не о сознательной оппозиционности режиссёра. Дело, думается, в другом. Модель мира Матери и Сына, выстроенная Донским, попросту не нуждается в присутствии Отца-Вождя-Хозяина. Если в этом мире и появляется персонаж подобного рода – дед Каширин, хозяин булочной Семёнов в трилогии, гитлеровский комендант-Ирод в Радуге, Алитет из Алитет уходит в горы - то его претензии разоблачаются как безосновательные и губительные. Есть Ленин – но это не столько вождь, сколько одно из имён "дали иной", наряду с "чистым полем" или "городом-на-Каме", как в чукотском цикле (Романтики и Алитет уходит в горы). Или ещё один вариант Сына, как в поздней дилогии Сердце матери и Верность матери (что было, очевидно, понято английскими критиками, явно не из пиетета к вождю мирового пролетариата включившими её в число десяти лучших зарубежных фильмов года в британском прокате). Так что у власти были основания в конце концов ощутить некое несоответствие кинематографа Донского своим требованиям (за что тот и поплатился после Алитета... ссылкой в Киев без права постановки).

..."Я-а, я-а!" - кричит младенец, только что появившийся на свет, в рассказе Горького "Рождение человека", сюжет которого и становится финалом горьковской трилогии Донского. Не эта ли первозданная свежесть открытия человеком своей отдельности, "самости" завораживала в Донском рафинированную западноевропейскую критику? Крик, в котором и восторг обнаружения своего "я", и ужас неизбежного переживания своей отдельности как одиночества, и восторг перед пестротой и яркостью распахивающегося необъятного мира. Крик, который разносится по всему кинематографу Марка Донского".