Вы вспоминали Годара, но Годар пострадал от своих открытий, когда попал в круг тех, кому себя противопоставлял. Ему хотелось быть представителем контркультуры, а он создал целый набор штампов, которыми пользовались уже другие режиссеры. Контркультура стала модной. Что если ваш приём обернется такой же типизацией?

А.Р. Мы хотели бы, чтобы на каком-то этапе это случилось. Было бы классно, если бы завтра вся молодая поросль ВГИКовская, разбежкинская, стала делать такие эксперименты. Потому что в этом есть момент огромного внутреннего облегчения, когда ты остался без инструмента, отдал камеру герою.


И тогда ты кто?

А.Р.: А тогда ты никто. И интересно в этом смысле найти себя. Это вот практика такая, как если бы у тебя был миллион, а ты его отдал сиротам. И стоишь на улице и думаешь, а кто ты? Подобная практика очень важна, и если из нее сложится целое движение - хорошо. Знаете, есть два вида изобретателей. Одни изобретают что-то и получают удовольствие от самого процесса изобретения. А другие изобретают и начинают борьбу за внедрение. И тратят полжизни на то, чтобы внедрить новый способ покраски стен, например. Хотя за это время могли бы изобрести новый способ покраски машин. Если нам не изменит чувство творческой свободы, то, я надеюсь, мы изобретем что-то новое, другое.

Вы сами, если бы вам предложили взять камеру и снимать честно про себя, попробовали бы?

А.Р.: Я попробовал. Мне предложили журналисты таким образом сделать сюжет, дали камеру, и я понял, что я чудовищно бездарен по сравнению со своими героями, совершенно зажат, закрыт и несвободен. И это стало для меня абсолютно таким фиаско человеческим. Так что я как раз не тот герой.

П.К.: Я бы согласился, но снимал не себя в основном, а город, людей. Себя снимать я бы не смог. Только если бы я знал, что болен раком, например. Когда понимаешь, что уже всё, очень скоро конец, тогда эта свобода в тебе возрастает многократно. А когда ты думаешь, что будешь жить еще очень-очень долго, и все тебе всё простят, то этой свободы как-то совсем не ощущаешь у себя внутри. Поэтому себя снимать я бы не стал, я бы не смог, я не из тех людей свободных.


Сейчас наблюдается тенденция разрушения киноязыка. Ким Ки-Дук снимает свои фильмы один за одним, не имея даже сценария, Ларс фон Триер давно предложил отказаться от всего – от декораций, от освещения, от эффектов. У них есть огромное количество единомышленников. Почему это происходит?

П.К. Путь кино – это не только путь отказов и отречений. Приходит звук, приходит цвет в кино, его все используют. Приходит 3-D, компьютерная графика - все это тоже влияет на киноязык и, в общем-то, меняет кино. Что-то приходит, что-то уходит. Я бы не сказал, что сейчас идет полный отказ от всего. Я не чувствую такого перелома.

А.Р. Я считаю, что в той части, где кино становится производством, куда приходят 3-D, компьютерная графика, деньги и так далее, там это работает на удорожание истории, на то, чтобы создать более развлекательный аттракцион. А соответственно, где-то должен происходить отказ. Мне кажется, эти ким-ки-дуки говорят себе: "А давай попробуем есть с завязанными за спиной руками, потому что есть мы умеем и есть, что есть, а вот с завязанными руками – это уже такая акция, которая может в какой-то момент заменить искусство". Я думаю, сейчас внутри этих акций идет поиск не нового языка - новый язык привязан ко времени, а время еще не изменилось. Все годы от нулевых до сегодняшнего дня – это одно и то же время по качеству, и оно, это время, на мой взгляд, такого домашнего, очень закрытого проживания.




Когда я смотрю ваше кино, у меня возникает ощущение, с одной стороны – оно не про меня, а с другой – очень даже про меня. Как в пирамиде, вот есть эта палка, на которую насаживаются все детали. Выходит, она у всех одна?

А.Р.: Я думаю, что где-то там глубоко внутри она, конечно, одинаковая. Но потом эта палка начинает ветвиться. Как люди принадлежат к разным национальностям, так и чувства наши разной национальности. И эти национальности имеют огромную внутреннюю энергетическую силу. Самое сильное чувство в человеке, считают индусы, это чувство справедливости, потом - ужаса, а потом - любви. А где-то совсем внизу пирамиды - страдание. Поэтому палка, конечно, одна – она из чувств - но вот какие они…

П.К.: Я думаю, что "я тебя люблю" - это словосочетание, с которым любой человек, кем бы он ни был, где бы он ни родился, сколько бы у него ни было пальцев, рук, ног, сталкивается и через себя пропускает. Это универсальная вещь, она всех нас касается, какими бы мы ни были разными. И это тот самый стержень, палка. Каждый проходит через это "я тебя люблю" или "я тебя не люблю" или "я не знаю, что такое я тебя люблю, а потом узнаю". И это универсальная вещь, которая понятна всем. Я думаю, через этот ключик люди в этом фильме находят двери, которые им открываются.