В феврале прошел фестиваль в Роттердаме, на котором режиссеры-документалисты Александр Расторгуев и Павел Костомаров показали свой фильм-эксперимент Я тебя люблю. История, рассказанная языком youtube, без оператора, без профессиональных актеров – кино-идея, кино-манифест. Провели кинопробы, отобрали самых внутренне свободных людей, раздали им камеры и сказали: "Снимайте про себя, только честно". Конечно, были и сценаристы, и постановочные кадры (какие именно, можно лишь догадываться), но главное – из этого кино исчез режиссер как субъективный рассказчик. На экране – до безумия органичные парни и девушки из Ростова выражают свои чувства, как умеют: страдают, делают выбор, чего-то хотят и любят, как любится. Говорим с режиссерами фильма Павлом Костомаровым и Александром Расторгуевым.

Елена Четверик: Для фильма были отобраны люди – свободные, но ведущие не слишком интеллектуальное существование. Чем меньше рефлексируешь, тем ты более настоящий?

Павел Костомаров: Нет, это не так, рефлексирующие люди нам просто не подходили для фильма. Одно дело – кино, другое – жизнь. Склонные к рефлексии люди интересны, они совершают настоящие поступки, живут настоящей жизнью, просто они не готовы её показывать другим. Их так просто не раскусить, они не открываются добровольно, как фисташки: оп - и она уже полуоткрытая. Они более закрытые, и не надо их мучить и насиловать.


Получается, для выбранного вами способа съёмки подойдёт только один типаж героя?

П.К.: Нет, это могут быть совершенно разные люди, Я знаю людей творческих профессий, которые могут так себя снимать. Главное - нужна внутренняя свобода: она дана от природы, или ты её в себе развил, если поставил цель. Тогда ты ею обладаешь, а кто-то нет. Рождаются ведь люди рыжие: их немного, но они есть. Вот так же рождаются люди с внутренней свободой, их просто очень мало. Возможно их больше в Европе и в Америке, но не у нас, и когда ты находишь такого человека, то радуешься.

Почему же у нас их мало?

П.К.: Это интересный вопрос. Он отчасти биологический, отчасти социальный. Чем либеральнее нравы в стране, в семье, чем демократичней атмосфера, тем легче этой свободе не умереть. Это всё очень связано даже с тем, какими были роды.
Вы говорите этим фильмом: вот он - герой нашего времени?

П.К.: Наверно, да. Я бы даже сказал – не герой, а продукт.

Александр Расторгуев: Мне кажется, что героем этой истории является женщина, девушка, условно говоря. А этот парень – только материал, и если на первом срезе мы видим их двоих, то на самом главном срезе мы наблюдаем, как мужское начало утонуло в извилистом, более сильном женском. Настоящий герой нашего дня – это женщина. А какая она, кто она – это предстоит найти, на мой взгляд.


В вашем фильме она какая?

А.Р.: Мне кажется, она неудовлетворенная. Совершенно не удовлетворенная этим мужским материалом, поэтому она всё время находится в поиске, ей всё время приходится изворачиваться, обманывать, требовать что-то, взывать к совести, плакать. В общем, об этой женщине известно только, что она хочет уехать в Краснодар, больше пока про неё ничего не известно.

Похожих героев я вижу каждый день, слышу их разговоры, но почему-то иду еще и смотреть на них в кино. А вам почему интересно про них снимать?

П.К.: Для меня лично, это такой способ форсировать жизнь. Жизнь каждого из нас рутинна, и мы не понимаем даже, что живем. Но когда ты наблюдаешь внимательно, слушаешь и видишь жизнь другого человека, ты отчасти проживаешь её, перевоплощаешься в него, становишься его тенью. Есть такие рыбы-прилипалы: они не плавают сами, они присосались к другой рыбе и катаются. И наш фильм - это такой способ пожить немножко чужой жизнью, почувствовать её, распробовать. Сейчас у нас сложилось такое кино – подростково-гопническое, именно эта жизнь вышла из кастинга. Мы отсеивали только по одному критерию – по внутренней свободе. Если бы на кастинг пришла какая-нибудь секта кришнаитов, и все они замечательно снимали, мы бы ими занимались, но они не пришли в этот раз, может, ещё придут. Если бы к нам пришел заместитель губернатора, и он был свободен и честно снимал бы своего губернатора и подчиненных, мы бы делали это кино. Мы открыты к любым поворотам. Главное, чтобы это было честно, чтобы мы верили в это.


В фильме много смешных моментов. Сами герои закладывали этот юмор?

П.К. Я думаю, нет. Больше всего ты смеешься, когда увидел ситуацию, которая комична по жизни, а не сыграна профессиональным смешителем. Самые смешные вещи происходят, когда ты видишь юмор Бога и юмор жизни. Так что наши герои не закладывали ничего смешного, эти смешные реплики или стечения обстоятельств возникали просто из жизни.


Интересно, когда зрители смотрят фильм и смеются, у героев не возникает ощущения, что смеются над ними?

П.К.: У нашего главного героя был такой момент. Он в финале картины сказал: "Я там так страдаю, а вы смеетесь". Для него это были действительно переживания, все эти звонки девушке, которая ему не отвечает, и он удивлен был и как-то даже обескуражен такой реакцией. Но потом разобрался и понял, что смеются не над его страданиями, а вспоминают или узнают свои похожие страдания, пусть в других обстоятельствах, другими словами, в других машинах, в другую погоду. По сути, каждый из нас хоть однажды должен был до кого-то дозвониться, не мог и понимал, что, скорее всего, его просто не хотят слышать.


В манифесте "Натуральное кино" вы говорите о том, что автор в кино должен умереть. Подобную смерть в литературе мы уже видели, а что это значит для кинематографа? Вот в вашем фильме актеры сами выбирают, что снимать, но идею и драматургию задаете вы.

А.Р.: Понимаете, смерть автора в литературе - это не смерть писательства, это смерть большого гуманистического присутствия, когда из литературы ушел Бог. То есть этика вышла из литературы, и литература столкнулась с жизнью, ей нужно было изучать фактуру жизни. Так возник новый роман, вроде "Улисса", который написан разными стилями – газетным, телеграфным и так далее. Потом писатели стали создавать контекстуальные высказывания, когда Берроуз просто брал газетные вырезки и делал из этого драматургически полноценный роман. В кино такого никогда не было. Что-то похожее делал Годар с его выкриками, текстовыми фильмами, но он всё равно вынимал из себя какие-то заявления. А вот контекстуальное кино, возникающее там, где жизнь сама вдруг укладывается в интересные драматургические события, не делал никто.


Фильм превращается в поток сознания?

А. Р.: Для красного словца можно сказать и так, но если говорить по-честному, то, конечно, мы что-то с этим делали, выстраивали. Это был эксперимент во всех смыслах – не только по способу съемки, но и по способу драматургической связки.

А было что-то, что задумывалось, но не получилось?

А.Р. Сейчас кажется, что всё не получилось, на 90-97 процентов. Была еще одна важная для нас линия – это неполные семьи…

П.К. Нет, я не согласен, что у нас не получилось. Я могу сказать, что у нас не вместилось. Просто эти люди - настолько благодарные и щедрые рассказчики своих жизней, что в этот фильм вместилась очень узкая полоса того спектра ощущений, переживаний, судеб, чувств, которые мы видели на кастинге, общаясь с людьми. Мы будем делать следующее кино из того, что мы выловили. Как вот невод закинули, собрали, и первый блин, который мы испекли, получился такой. Следующий будет не блин, а суп. Потом будет антрекот и так дальше.


О чём будет следующая история?

П.К. Называется You too - Ты тоже, там будет любовный треугольник: художник – он появлялся в этом фильме - и его две женщины. Какие-то персонажи отсюда туда перекочуют.