Бросать вызов – это черта вашего характера?

Думаю, да.


А дружба – что она для вас значит?

Я бы сказал, что дружба – это самое важное в жизни. Для меня дружба – это слово с большой буквы. Не любовь. Я в нее больше не верю, в любовь-то, вот я вам сейчас так прямо и говорю. Я верю только в страсть, которая длится недолго. Верю, что страстей бывает много. Я погружаюсь в них до самого дна. Пока они не угаснут.




А нежность что-нибудь значит для вас?

Нежность – да… это очень, очень важно.


У вас остается нежность по отношению к женщинам, которых вы оставляете?

Которых я оставляю? Скажите лучше – которые оставляют меня.


А если что-нибудь случится с Роми Шнайдер?

Тут же ринусь к ней.


А с Натали?

Еще быстрее, ведь она мать моего сына.


Чувство привязанности может пережить чувство страсти?

Если угодно, да. Но лучше быть парой, чтобы оно могло выжить.


Если уж вас охватит страсть – вы мчитесь на всех парах. А есть ли в этом состоянии место поспешности, насилию?

И еще чувству тотальной опасности. И безраздельности. Меня не интересуют интрижки, мимолетные связи. Надо, чтобы в этом увлечении было нечто этакое. Если такого нет, это все равно что взять уличную девицу. Я бы сказал, что очень требователен и в любви, и в дружбе. И что во французском языке нет слова, достойного обозначить, что такое настоящий друг…


И вот такой Ален Делон, придающий столь важное значение дружбе, взял и доверился Стефану Марковичу. Как это объяснить?

Всегда можно ошибиться.


Когда вы заметили, что начинаете ошибаться?

Что по-настоящему ошибся, я так и не понял. Мне все открылось потом, когда я читал его письма. Я сообщил о нем в полицию и до сих пор сообщаю подробности.



Почему вы не охраняете себя? Почему никогда не запираете дверей в дом?

Нет. Они всегда открыты. Детство, моя натура, моя жизнь воспитали во мне чувство подозрительности. Но уж если я доверяю людям, то бесповоротно.


И ваше доверие распространяется и на всех друзей Стефана Марковича?

Нет, на его друзей – нет. Это вы лживых газет начитались! Никто никогда не захватывал мой дом силой. Все те, кто сегодня выдает себя за друзей Стефана, говорит, что приходил ко мне, - они уже полгода от этого дела доход имеют. Они получают деньги за то, чтобы рассказывать все что угодно, любые небылицы. Среди них встречаются и такие, что хотят и книги писать, и фильмы снимать…Неизвестно откуда вдруг появляется множество кузенов Стефана. И у каждого своя версия того, что случилось. Они вышли из тени. И больше им нечем заняться. А если не из тени, так из тюрьмы; лучше бы оттуда не выходили вовсе. Возможно, я видел кого-то из них пару раз, но никто из них не жил ни со мной, ни в моем доме.


Но что для вас означал Маркович? Говорили, что это ваш телохранитель?

О, это целая история. Людей забавляет слушать про то, что он был моим телохранителем. На манер Милоша Милошевича, умершего в Голливуде в 1966 году. Ведь Стефан был моим дублером. А, прежде всего – он был моим другом. Всем известно, что во Франции он был политическим беженцем, что я вытащил его из тюрьмы. У него не было никакого желания возвращаться в свою страну. Если что-то делаешь, делай это до конца. Если бы я вытащил его из тюрьмы и оставил на улице, мой поступок не имел бы никакого смысла. Я опасался, что он снова попадет в Санте. Я нашел ему работу, жилье. Я жил в особняке на авеню Мессины, там могло уместиться двадцать пять человек и при этом ни разу друг с другом не встретиться. Я пустил его туда. А потом – вот…


Как вы объясните, что он прямо указал на вас как на виновного в том, что могло с ним случиться?

Я и себе этого не могу объяснить. Но все, что сейчас мне известно, говорит о его крайней непоследовательности. Что, в конце концов, это все означает? Он пишет, что я "в ответе", но за что? За то, кем он стал, за все, что с ним произошло? За те глупости, которые он еще может натворить?


А Франсуа Маркантони (заметная мафиозная фигура – прим. ред.)? Вы сказали: "Это мой друг и он таковым останется". Что это значит?

Ровно то, что я и сказал: он мой друг. И таковым останется. Чего ж проще-то. Я его знаю очень много лет: я познакомился с его братом, еще служа в армии.


А Меме Герини (еще один крупный мафиози– прим. ред.)? Он тоже ваш друг?

А, вот что. Ну, поговорим и о нем. Фотография, на которой я запечатлен с мсье Герини и с Натали, обошла все газеты. Можно подумать, что я не расставался с ней. На самом деле, снимая Непокоренного, я под Марселем сломал ногу. Там был Герини. У него в Марселе все схвачено как нельзя лучше. Скорая помощь приехала через несколько секунд: он просто позвонил сопровождавшим его мотоциклистам. Этот снимок, растиражированный повсюду, был сделан сквозь стекло кареты скорой помощи, и никто не подумал, что я внутри машины, полулежащий, с ногой в гипсе.

Меня выводят из себя приемы некоторых газет. То специализированный еженедельник с рубрикой "Сенсации" вежливо интересуется у меня, можно ли "предать огласке мою связь с мадемуазель Такой-то". То в другом еженедельнике – на который я подал в суд – можно прочесть, что я будто бы ограбил ювелирный магазин в Канне – уж, конечно, между двумя очередными кинофестивалями. И что в базарный день едва не убил своего друга Жоржа Бома.

Однажды со мной искал встречи один человек. Посреднику он сказал, что дело идет о моем сыне. Вздрогнув, я согласился на встречу, потихоньку предупредив полицию. И вот утром того самого дня, когда нам предстояло встретиться, всю историю выложила "Франс-Суар". Нечего и говорить, что этот тип не появился. Он и сейчас в бегах. И когда я слушаю по радио эксклюзивные откровения югослава Юроса Милисевича, - а он, наверное, самая подозрительная личность во всем этом деле Марковича, - я чувствую, что меня просто распирает.

Меня пытались избить, убить - на что там еще способна публика. Так, ни за что ни про что, просто потому, что Париж каждый день сжигает кого-нибудь из своих королей. Но они зашли слишком далеко. Меня хотели выставить на суд общественного мнения. А получается, что меня от него скорее освободили. Когда перегибают палку, часто срывают резьбу.


Да ведь оно отнюдь не против вас, вот ведь недавний опрос Института Франции отвел вам место в десятке "самых любимых из всех ныне живущих французов".

Он проводился в январе. За три месяца до этого, когда дело началось, не могло быть и речи о том, чтобы моя фамилия фигурировала в таком списке. Возможно, я был даже среди самых ненавидимых актеров. Поначалу общественное мнение было настроено ко мне враждебно, я уверен в этом. Но в январе все изменилось. И потом я получил кучу писем с выражением симпатии.


Это после вашего выступления по телевидению? Когда вы заявили, что кто-то разбил машину вашей жены?

Да. Думаю, в тот день публика почувствовала, что я не лукавил, не актерствовал. Бог свидетель, что, пригласив к себе телевидение и записав интервью, я не ломал комедию. К тому же самый конец интервью пришлось вырезать, потому что у меня буквально срывался голос. Телезрители уловили мое чувство, потому что оно было искренним. Если миллионам людей прямо так и сказать: "Ради Бога, перестаньте играть с жизнью моей жены, моего ребенка", – поверьте, слова достигнут цели.


Не скрывая ваших чувств, вы сильно рисковали. Ведь можно было подумать, что вы переживаете из-за дела Марковича.

А мне на это плевать. У меня достаточно широкие плечи, чтобы хоть кому дать отпор. Неделями, месяцами меня преследует это дело. С каждым днем это давит на меня все тяжелее. В тот день я вышел после сорока двух часов допроса. Вот счастье было… Нападки на меня самого меня не очень-то беспокоят. Но только до тех пор, пока это не касается тех, кого я люблю, а уж тем паче моего сына, и пока так – моя реакция может быть неистовой и непредсказуемой: я могу впасть в ярость, могу заплакать, а могу и забыть. Но только до тех пор, пока это не касается чего-то, что я считаю своим.



Что вы считаете своим?

Прежде всего, это мой сын. Мой сын и мои друзья.


А вы хоть когда-нибудь интересуетесь у ваших друзей, как они живут, чем занимаются?

Вот именно так меня и спросили полицейские. "Ну все-таки, - говорили мне там, - много ли вы знаете об источниках средств к существованию господина Х., господина У. ?" Да нет же, вовсе я о них не знаю! О частной жизни Маркантони я знаю вовсе не потому, что он мой друг. С какой стати это должно меня интересовать? То же самое было и со Стефаном. У него была своя жизнь, двойная, тройная, пятнадцать жизней, если судить по тому, что становится известно сейчас. Я и не стремился это узнать: он жил у меня, и он был волен делать все, что ему заблагорассудится. И точка, все.


Могло ли вообще возникнуть дело Марковича, не будь в нем замешан Ален Делон? Если бы письма Марковича обвиняли во всем мсье Дюпона, столяра, мог ли мсье Дюпон стать звездой всего этого дела?

Нет, потому что имя Делона создает шум. Повышает тираж газет. И здесь у каждого своя доля. Все, что говорят окружающие, нормальные они или сумасшедшие, они утверждают на чистом апломбе. Им не нужно никому ничего объяснять, доказывать. Мне то и дело говорят: "Вы твердо стоите на своем. Вы явно говорите правду".


Ваши знакомства в преступном мире, в том числе дружба с Маркантони, спровоцировали эти щекотливые допросы?

Нет. На самом деле всех просто поражает это дело. И меня тоже. Никому уже невдомек, за что Маркантони сидит в тюрьме. Мне сказали, что прокурор передает вопрос на рассмотрение генеральному прокурору, а тот уже в Министерство юстиции. Потом и министру. Я в этой среде не более чем тряпичная кукла.


Где допрос более суров – в суде или в полиции?

В полиции. Там более жесткая игра. Судья ведет протокол, делает заявления. Достаточно их просто подтвердить. А в полиции – это ужас какой-то… Меня трясло как в лихорадке, и шесть или семь следователей без конца спрашивали меня. Задавали мне вопросы. Но в протокол заносили только то, что интересовало их самих. Мне приходилось постоянно отслеживать, чтобы мои показания не искажались. Допрос продолжался часами, потому что я настаивал, чтобы все вопросы, которые мне задавали, фигурировали в тексте, вместо обычной формулы: "При задержании господин такой-то заявляет…" Обязательно нужна такая предосторожность. Надо быть очень внимательным.


Это долго – сорок часов допроса?

Очень долго, особенно для меня, поскольку меня это очень раздражало. Несколько раз мы просто ругались вдрызг с полицейскими, в конце концов, не такими уж и противными, которые в итоге признались мне: "Всем, что касается Делона, мы здесь уже сыты по горло". Я отвечал им: "А вы не думаете, что и я всем этим тоже сыт по горло?" Одно, к сожалению, бесспорно: именно мое присутствие в этом деле сделало его таким громким.


Вам уже предлагали участие в фильмах о деле Марковича?

Нет. Но, по поразительному совпадению, сейчас я должен сниматься в моей первой сцене из Сицилийского клана во Дворце Правосудия, в помещении, которое называют Мышеловкой. Мне предстоит выйти из фургона в наручниках и войти в кабинет к следователю. Воображаете эту сцену?


Почему вы согласились в такой момент играть эту роль?

Да ведь это контракт, заключенный восемнадцать месяцев назад! Сейчас я в наручниках уповаю на милость фотографов и газет…


Можете на нее рассчитывать.

Чего от меня хотят в этом деле, чего добиваются - ума не приложу.


Идет следствие, пытающееся выяснить, как могла быть осуществлена эта махинация и кем именно. Если в кого тут и метят, то не в вас. Однако…

Однако что?


Однако вам досталось из-за этого. Вы еще долго будете от этого отходить?

Я хорошо сплю, и у меня есть завидная способность стремительно восстанавливаться. Я могу сорок восемь часов пробыть в полиции, а потом я ухожу оттуда, берусь за бильярдный кий… И на втором ударе уже забываю обо всем.


Бильярд – ваш любимый спорт?

Нет, это работа. Я занимаюсь спортом, когда это необходимо для профессии. Но в жизни у меня на него времени нет… У меня такая булимия к работе, что остается очень мало времени, чтобы делать что-нибудь другое. Я актер, продюсер, вот сейчас буду записывать песню… Я живу на скорости 2000 км в час. Не могу отдыхать в отпуске больше недели, я очень непоседлив. Становлюсь невыносимым. В конце концов, занятно, что я отнюдь не создан для такого ремесла. За исключением тех минут, когда я непосредственно делаю свое дело. Вот в эти минуты оно меня увлекает страстно.


Вы больше не любите лошадей, машины, огнестрельное оружие?

У меня больше нет времени кататься. Машины… До 25 лет у меня была куча машин. Я хотел участвовать в автогонках, мне нравилось мчаться что есть духу. Я и сейчас время от времени люблю это делать, но в целом это увлечение прошло, когда родился мой сын. Я осознал, что больше не имею права дурачиться. Раньше я мог подвергать себя любому риску, хоть смертельному, я был совсем один. И мне было на все плевать.


И теперь головокружительному искушению вы сопротивляетесь…

Да я не заставляю себя. Это само собой.


Сколько лет вашему сыну?

Четыре с половиной. Он потрясающий. Замечательный. Очень хорошо себя ведет. Уважает и маму, и отца. Это чудо.


Это он придал вам ускорение до 2000 км в час?

Да, с того самого дня, как появился на свет.



Вы часто с ним видитесь?

Он при мне. Он пойдет в школу. Мы с Натали очень хорошо сговариваемся на этот счет, проявляем гибкость. В этом нет проблемы.


Как вы будете защищать его от той постоянной опасности, которая, по-видимому, является природной средой для вас?

Я постараюсь, чтобы он этого никогда не понял. У меня впереди еще несколько лет, и надеюсь, что изменюсь и я сам, что обрету зрелость, которой мне не хватает. Я бы сказал, что надеюсь никогда его не разочаровать.


Воспоминания, связанные с разводом ваших родителей, не помешали вам разойтись с вашей женой?

Это самая большая неудача во всей моей жизни. Единственная. Все остальное, другие неудачи - о них не стоит даже и говорить. Я с 20 лет хотел иметь ребенка. Но не позволял себе – потому что хотел быть уверен, что смогу дать ему все, чего сам был лишен. Я ждал до 30, я действительно ждал. Чтобы быть уверенным. И вот как все получилось. Я ошибся.


Но ведь вы не отправите его в Индокитай, когда ему исполнится 18 лет?

Конечно, нет, но свой срок в армии он отслужит, это я вам точно говорю!


А кому вы сочувствуете в политике? Правильно ли вас причисляют к правым?

Охотно соглашусь с этим. Я не занимаюсь политикой, но у меня есть свое мнение.


В фильме Самурай звучат такие слова…

"Нет большего одиночества, чем одиночество самурая. Разве что одиночество тигра в джунглях". Вы об этом?


Вам это очень идет.

Оттого, что я живу в джунглях и считаю себя тигренком.


А сейчас джунгли вокруг вас густые?

Вы знаете, моим джунгли такие же, как и у всех.


Ну, ваши-то, скажем, погуще будут.

Ну, может быть, и так. И еще, наверное, поопасней немного. Но надо жить. Во всем есть момент выбора. Как лучше жить – как все или всегда играя с опасностью? А мне, знаете ли, приятно лететь на тобоггане по моей жизни, даже если в ушах все время свистит ветер. Это мне нравится. Это моя жизнь.

Перевод Дмитрия Савосина