Мои родители развелись, когда мне было 4 года. Для меня это была трагедия.
Вы это помните?
Почти нет. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел моих родителей вместе. Никогда! Меня отдали кормилице во Френ. И могу сказать, что частично я провел детство, так сказать, в стенах тюрьмы. Потому что у моих приемных родителей собственность была на ее территории. Вы знаете, во Френе, охранникам дают жилье, и они там живут вместе с семьями, с детьми. Мы вместе играли на территории тюрьмы. Во Френе я был крещен. И жил там до первого причастия. До 11 лет я оставался у моих приемных родителей-кормильцев. Потом они умерли – сперва мужчина, потом женщина. И тогда я вернулся к настоящему отцу… скажем так. Я говорю "скажем так", потому что я жил несколько лет у отца, и несколько - у матери.
Каждый из них жил своей жизнью. Отец был женат на женщине, у которой уже был ребенок от первого брака. А общих детей у них было трое. И вот я натыкался в каждом углу на своих сводных братьев и сестер. Я чувствовал себя немного чужим. Думал, что мешаю, что я лишний…
Ну, вот и отдали меня в пансион. Но я был очень неугомонный, недисциплинированный, и меня вернули обратно. Меня возвращали отовсюду. Я был каким-то маленьким чудовищем, очень неприрученным. Меня переводили из одного пансиона в другой, я поступал в Сен-Николя, в Иньи, возле Бьевра. И вот там однажды мы с другом решили бежать в Чикаго, до того мне все осточертело. Я не видел другого выхода. Кончилось плохо.
То есть?
Меня нашли, привезли обратно. Что сейчас вспоминать все это. Потом я уже больше не ходил в школу. Мать взяла меня к себе. И я работал в ее бизнесе, вместе с моим шурином, пока мне не исполнилось семнадцать.
Это и была колбасная лавка?
Да. А потом, в 17 лет, идя навстречу желаниям матери, которой хотелось, чтобы я уехал, я ушел в армию.
В Индокитай?
- Нет, не сразу. Я хотел быть летчиком, хотел, чтобы меня взяли в авиацию. В то время на стенах Парижа висел плакат: "Профессия пилота гражданской авиации – всего за восемнадцать месяцев, со стажировкой в Канаде". Вы не помните такого? Он очень привлекал меня, этот цветной плакат. Я частенько оказываюсь жертвой цветных плакатов.
Отец отвел меня на бульвар Виктор, в Министерство авиации. Только что отправили последний набор. Ближайшего, помню, пришлось бы ждать еще месяцев шесть. Слишком долго. И мы отправились в Морское министерство. Так я стал моряком.
Вы сами этого хотели?
Не знаю. Да просто всем так не терпелось, чтобы я уехал… Я завербовался на три года. Потом – знаете, ведь в армии обрастаешь приятелями. Там кое-кого отправляли в Индокитай. Они говорили: "Как глупо, что придется расстаться… Поехали с нами". В конце концов, я сказал: "А почему бы и нет? Почему бы мне не уехать в Индокитай?"
Но для этого я должен был сперва запросить продление контракта на пять лет. Для Индокитая это было обязательно. Потом еще подать запрос на отправку за границу. Поскольку мне еще не исполнилось 18 лет, требовалось согласие родителей. Они прислали мне его. Очень быстро. В те годы почта работала хорошо… Вот так я и уехал в Индокитай.
Чтобы не расставаться с приятелями.
Да. Да просто чтобы уехать… Я уехал не потому, что хотел повоевать. Для меня Индокитай ничего не значил, абсолютно ничего, кроме того, что это очень-очень далеко, и это было увлекательным приключением, ожидавшим и меня, и моих приятелей. Мне было с ними хорошо.
И это действительно было приключение?
Думаю, эти годы так и останутся лучшими во всей моей жизни.
Почему?
Из-за свободы, чувства свободы, которое у меня тогда было.
В армии – чувство свободы?
Для меня – да. Если сравнивать со всем, что я переживал раньше, это была свобода. Я был за 20 000 километров отсюда. И мне было хорошо.
Потому что вы больше не были одиноки?
Наверное, да.
Вам нравилось воевать?
Я почти не застал войны. Отправляясь, я был готов ко всему. Я приехал в Индокитай в 54-м, сразу после Дьенбьенфу. Там шли только уличные бои…Но, угоди я в самую настоящую войну, мне понравилось бы и это. Ощущение, что может случиться все, что угодно… Что тебе доверили ответственную должность. В действительности ничего подобного, конечно. Ни капельки. Мальчишка, пацан. Но можно чувствовать себя мужчиной, если даже им не являешься. Поневоле изображаешь крутого, если тебе вручили винтовку…
Вам 34, и вы уже не мальчишка. Вы и теперь готовы ко всему?
Готов. Все может со мной случиться. Даже самое худшее. Я готов к борьбе.
Как вы выбрали профессию? Помните тот момент, когда услышали "первый звонок"?
Не было звонка никакого. Я вернулся из Индокитая 1 мая 1956 года, перебивался, жил как все, и вот однажды вечером один наш общий друг представил меня жене Ива Аллегре. Она сказала мне: "Вы в точности тот типаж, какой для своего фильма ищет мой муж. Вам надо встретиться с ним". Я с ним встретился. Мы проговорили два часа. Под конец разговора он решил дать мне роль Ролана в фильме
Когда вмешивается женщина.
Мне это все было не очень интересно. Бороться за мое участие в фильме Аллегре тогда пришлось не только с продюсерами, но и со мной самим… Практически я согласился лишь для того, чтобы доставить ему удовольствие.
И вы никогда не думали, что будете актером?
Никогда.
Кино вас интересовало?
Нисколько. Единственное зрительское воспоминание – Сайгон, улица Катина, где я смотрел
Не тронь добычу. Кино – я даже и знать не знал, что это такое… Перед тем как уйти в армию, я жил в Бур-ля-Рен. В ту пору, если помните, это был отдаленный пригород, далеко от Парижа. И в Париже я никогда не был…
А сейчас-то кино вам интересно?
Я заложник.
Чего? Вашего персонажа? Вашей репутации? Вашего мифа?
Нет. Я заложник той среды, в которой я развиваюсь. Заложник в том смысле, что опутан по рукам и ногам. Мне нравится ломать комедию, играть на сцене или перед камерой. Но все остальное нагоняет на меня жуткую тоску, если не сказать резче - что мне это неприятно. Кино – это лужа, где полно акул. Кто быстрей прыгнет, тот слопает другого. Мне трудно выносить все это. Это противоречит моей натуре.
Вы никогда не чувствуете себя счастливым, делая свою работу?
Чувствую. Между той минутой, когда говорят: "Мотор!" - и той, когда говорят: "Стоп!"
Версия для печати
