В контексте Ваших взглядов на кино последние слова в фильме – "Это зовется зарей" – вполне можно заменить на "Это зовется закатом"…

Действительно, в отношении кино у меня есть чувство заката, но разве закат – это не время для самых прекрасных прогулок? Вечером, когда опускается ночь, и появляется надежда на завтрашний день? Влюбленные редко ходят за ручку в семь часов утра… для меня закат – это скорее знак надежды, чем отчаяния.

Тем не менее, есть нечто, что мне начинает казаться очень красивым в кино, что-то очень человечное, что пробуждает во мне желание продолжать снимать до самой смерти: я говорю себе, что кино и я можем умереть в одно и то же время… и когда я говорю "кино", я имею в виду кинематограф в том виде, в каком он появился. Другими словами, кино, наполненное человеческими жестами и действиями (в отличие от живописи, музыки или танца) в их репродуцировании, скорее всего, может прожить в своем первоначальном виде столько, сколько длится человеческая жизнь. Что-то между 80 и 120 годами…

Это значит, что кино и вправду нечто преходящее, мимолетное, недолговечное… Конечно, сегодня мы пытаемся зафиксировать фильмы на кассетах, но чем больше видеокассет ты покупаешь, тем меньше времени у тебя на то, чтобы их смотреть… так что похоже, что коллекционирование кассет означает что-то другое, это форма складирования провизии, а не форма ее поедания. Что-то вроде мер предосторожности на будущее.

Так что сейчас я признаю, что кино мимолетно. Правда, когда-то я чувствовал по-другому, я оплакивал будущее, я говорил "Что с нами станет?" или "Какой ужас", но сейчас я вижу, что прожил этот период кинематографа очень полно.
То есть Вы довольны, что кино приходит конец?

Может быть, не кинематографу в целом, но определенному его периоду. Мои родители жили во времена первого периода; они не рассказали мне о нем; я должен был открывать его самостоятельно при помощи таких людей, как [Анри] Ланглуа и некоторых других, в музеях, но я сполна прожил свой период, моя дорога помечена, меня хватит как раз на это определенное время.

Я уже вижу новые времена, какими бы они ни были, а я всегда интересовался новым; телевидение… так или иначе, на телевидении скоро не будет изображения, только текст… это уже началось… вы больше не увидите изображения моркови, которую вы можете купить в супермаркете, и цены, которую вам возможно придется заплатить, потому что понадобились бы [Роберт] Флаэрти, [Жан] Руш или Годар, чтобы снять их, а если позовут меня, я заинтересуюсь кассиром и начну рассказывать историю… но вам просто скажут "Морковь готова". Таково будет кино завтра, и таково оно уже сегодня. Что до меня, то это довольно веселый финал.