(Сергей Тримбач "Александр Довженко: гибель богов
Идентификация автора в национальном время-пространстве")
Едва ли не все мемуаристы, общавшиеся с Довженко, вспоминают, что беседу он неизменно превращал в феерический монолог, а собеседника, соответственно, не в слушателя даже – в зрителя. Он сам по себе был зрелищем. И грандиозный масштаб этого зрелища ощутимый с первых же мгновений, завораживал. Завороженность эта в определённом смысле была спасительна для обоих собеседников – она освобождала слушателя от необходимости углубления в идеи, которое, по словам Эйзенштейна, "всегда тревожно".
Поэтому одно из ярчайших явлений культуры минувшего катастрофического столетия многие десятилетия пытались изъять из действительного его контекста: в этой грандиозности было нечто пугающе-трагичное. Система настойчиво вставляла его в более безопасный для себя контекст – перемещала ли она художника из Киева в Москву, сводя к минимуму контакты с Украиной, или объявляла после смерти неким Гомером от соцреализма. Собственно те же операции проделывали с его словом. "Я принадлежу человечеству... Искусство моё – искусство - всемирное" - торжественно и пышно, а главное – ни к чему не обязывает читателя-собеседника. А вот действительный контекст: "Я принадлежу человечеству как художник и ему служу, а не конъюнктурным наместникам Украины моей и их лизоблюдам и гайдукам пьяненьким. Искусство моё – искусство всемирное".
Замечательный украинский учёный – историк кино и критик Сергей Тримбач два года назад наконец завершил и выпустил в свет свой многолетний труд о Довженко. С этой книги начинается новый – подлинно научный – этап изучения феномена творчества гениального украинского художника. Сергей Тримбач оказался тем собеседником, который смог наконец услышать и в полной мере осмыслить то, что стояло за неповторимым довженковым словом и его интонацией. В созданной им книге Довженко возвращена Украина как подлинный культурно-исторический контекст. И сформулирована суть уникальной его роли в украинской истории. Нация, постигающая свою, так сказать, историческую индивидуальность, буквально вынуждает крупнейших своих художников принять мессианскую миссию – особенно, когда нация как единое целое оказывается на грани между жизнью и смертью. "Ситуацию может изменить только спасительный жест пророка... Так было в Х1Х столетии, когда эту миссию осуществил Тарас Шевченко. В ХХ её возлагает на себя Александр Довженко".- так пишет Сергей Тримбач. И это не риторическая фигура, но историко-культурная закономерность. Отсюда знаменитые переложения библейских псалмов у Шевченко, отсюда же одержимость Довженко идеей дать своему народу – Книгу, всё усиливавшаяся в последнее десятилетие жизни. Отсюда же – от этой миссии – в текстах обоих гневные и страстные инвективы в адрес своего народа: Отсюда же всё своеобразие отношений с Богом – у Шевченко и со Сталиным – у Довженко. Пророки не служат богам – они с богами общаются. Они – посредники между ними и народом своим. Шевченко может ставить Богу условия, при которых вознесёт ему молитвы, а Довженко - обращаться в дневнике к Сталину со словами: "Товарищ мой, Сталин".
Вот почему вглядеться в эту судьбу в упор, проникнуться ею до конца страшно: обжигает. За научной скрупулёзностью, за выразительностью научной прозы стоит спокойное мужество умно влюблённого в свой предмет исследователя. Как подлинно научная работа, эта книга ценна не только тем, что даёт ответы, но – в большей степени – тем, что ставит вопросы. Сейчас автор заканчивает её российскую версию, которую предполагается опубликовать в серии "ЖЗЛ". Безусловно, она вызовет интерес. Возможно – полемику. Но пошло-беллетристический пафос – сусальный или разоблачительный – своим появлением она, надо надеяться, отменит раз и навсегда. Подлинный масштаб явления для этого слишком внятен. И слишком трагедиен.
Версия для печати
