Антон Сазонов
Профессиональный фигурист Андрей Грязев ворвался в мир кино одним прыжком. Антону Сазонову стихийно талантливый режиссер рассказал о том, какое место в его жизни занимают фигурное катание и кино, как он находит героев для своих фильмов и что собирается делать дальше.
Читать далее
|
|
|
|
|
28 апреля 2009
Самюэль Дюэр, Анник Ривуар Перевод: Михаил Гунин
 По мотивам Взлетной полосы появилось видео Дэвида Боуи и фильм Терри Гиллиама. В Японии есть бар с таким названием. Как вы относитесь к подобной "культовости"? Насколько воображение Гиллиама пересекается с вашим?
Воображение Терри богато само по себе, поэтому нет никакой нужды в сравнениях. Разумеется, на мой взгляд, 12 обезьян - великолепный фильм (некоторые считают, что льстят мне, когда говорят, что Взлетная полоса гораздо лучше – но мир вообще очень странное место). Это просто один из счастливых знаков, как и видео Боуи или бар в Шинджуку (привет тебе, Томойо! Знать, что вот уже почти 40 лет группа японцев каждый вечер напивается рядом с моими фотографиями, для меня дороже любых Оскаров!), которые сопровождают странную судьбу этого фильма. Он родился как фрагмент автоматического письма. Я снимал Счастливый месяц май, полностью погруженный в атмосферу Парижа 1962 года и чудесное открытие "прямого кино" (вы никогда не заставите меня произнести "cinema verité"), и однажды, когда у съемочной группы был выходной, я сфотографировал историю, понимал которую не до конца. Именно во время монтажа сложились вместе кусочки мозаики, которую придумал не я. Мне сложно относить произошедшее на свой счет. Это просто случилось, вот и все.
Вы были свидетелем истории. Вас до сих пор интересуют мировые события? Какие из них заставляют вскакивать на ноги, кричать, реагировать?
В наше время есть великое множество поводов, чтобы вскакивать на ноги, и все они столь очевидны, что говорить о них у меня нет ни малейшего желания. Остаются лишь мелкие, личные обиды. Для меня 2002 год станет годом неудач, которым не видно конца. Он начинается с воспоминания, как в Босоногой графине. В нашем кругу сорокалетних все считали Франсуа Вернье будущим великим писателем. Он уже успел выпустить три книги, а четвертой должен был стать сборник рассказов, написанных в годы оккупации и обладавших столь великой силой и дерзостью, что цензура едва ли пропустила бы их. В 1945-м книга так и не была опубликована. Тем временем, Франсуа умирает в Дахау. Я вовсе не пытаюсь сделать из него мученика – не в моем духе. Даже если смерть накладывает своего рода символическую печать на судьбу, которая была и без того необычайной, сами тексты были столь исключительны, что не требовали иных поводов (помимо литературных) для любви к ним и распространения среди читателей. Франсуа Масперо не ошибся, когда написал в своей статье о том, что они "пересекают время с необычайной легкостью, лишь придающей устойчивость". Ведь в прошлом году весьма смелый издатель, Мишель Рейно (Тиресий) полюбил эту книгу и рискнул выпустить новый тираж. Я сделал все, что в моих силах, чтобы заинтересовать всех, кого только знаю. Не с целью сделать это событием сезона, а просто для того, чтобы об этом говорили. Но нет, в тот период книг было слишком много. Помимо Масперо, никто из журналистов не обмолвился ни словом. Итог – неудача.
Была ли моя реакция слишком личной? Как ни странно, в тот же период произошло похожее событие, с которым я вообще не был связан через друзей. В том же году, студия Capriccio Records выпустила новую запись Виктора Ульмана. На этот раз исключительно под его именем. Ранее он и Гидеон Клейн записывались в качества "терезинштадтских композиторов" (для молодых читателей: Тирезинштадт был образцовым концентрационным лагерем, созданным специально для визитов Красного Креста; нацисты даже сняли фильм о нем под названием Фюрер дарует евреям город). При всех самых лучших намерениях, называть их так означает снова бросить их в лагерь. Если бы Мессиан умер сразу после того, как сочинил "Квартет на конец света", его бы тоже называли "концлагерным композитором"?Запись просто изумительна: на ней собраны романсы на стихи Гельдерина и Рильке, и при прослушивании вас вдруг сражает мысль о том, что в те времена никто не прославлял подлинную немецкую культуру больше, чем этот еврейский музыкант, который вскоре погиб в Аушвице. На сей раз полного молчания не было – лишь несколько лестных строк в разделах об искусстве. Но разве это не заслуживало несколько большего? Меня возмущает, когда то, что мы называем "освещением в прессе", обычно приберегают для людей, которых лично я считаю довольно заурядными – хотя это лишь вопрос мнения, и я не желаю им ничего плохого. Просто шум (в электронном смысле) с каждым днем становится громче и, в конце концов, затопляет под собой все и превращается в монополию, подобно супермаркетам, вытесняющим небольшие магазинчики. Мысль о том, что неизвестный писатель и блестящий музыкант имеют такое же право на внимание, как и мелкий лавочник, сегодня стала излишне смелой. И, поскольку вы дали мне в руки микрофон, хотел бы, пользуясь случаем, добавить еще одно имя в мой список несправедливостей года: никто не отметил в должной мере самую прекрасную книгу из прочитанных мной за последнее время. Это снова книга рассказов – "Невеста из Одессы" (режиссера) Эдгардо Козарински.
Заставили ли вас путешествия относиться к догматизму с подозрением?
Думаю, я был весьма подозрительным уже при рождении. Должно быть, я много путешествовал перед этим! Вопросы задавали Самюэль Дюэр и Анник Ривуар, 2003 год.
©Libération
3 страницы
 1 2 3
|
|
|
|
Версия для печати
