Александр Шпагин
Удивительная лента. Сегодня она воспринимается как внятная, просчитанная аллюзия на те события, которые происходили в реальности. Здесь впервые осмыслена романтическая утопия, которой грезили шестидесятники, - та, что в итоге напоролась на каменную стену, упавшую на весь советский мир после чехословацких событий 68-го. И это был конец свободы.
Читать далее
|
|
|
|
|
26 января 2009
 По-французски это будет Je suis cense…
Как бы. Типа. Вроде. Надо в тексте выделить курсивом. Я начал работу над Человеком-гризли посмотрев всего полчаса материала, в которых были только Тредвелл и его симпатичные плюшевые медвежата. Говорю вам, у меня интуиция. Я знал, что в этой работе есть что-то значительное. Я отснял материал, я вернулся, и на монтаж ушло всего девять дней. Написать и наложить дикторский текст, озвучание, шумы – все за девять дней. У нас было около сотни часов материала, отснятого Тредвеллом. Один отсмотр ста часов материала занимает десять или одиннадцать дней. Я попросил молодых ребят, четыре или пять человек начинающих режиссеров, которые уже работали с этим продюсером, чтобы они отсмотрели и разобрали по пятнадцать часов. Это живые, умные, трудолюбивые ребята, я был потрясен их работой. Я дал им довольно подробные указания, что именно мне нужно выбрать. Время от времени я смотрел, что они отсеивают. Например, такой план: Тредвелл выходит из кадра, и примерно десять секунд мы видим только траву, которая колышется на ветру. Я увидел, что один из этих ребят это выбросил. Я ему сказал: это надо оставить. Это лучшее, что видел за многие годы. Или месяцы. Нет, именно годы. Ищи такие планы, это как раз то, что мне нужно!
Вы всегда с такой скоростью принимаете решения и делаете фильмы?
Не обязательно. Проект по умирающим языкам в работе уже долгие годы, с восьмидесятых. Фильм о Джулиане Кёпке, Крылья надежды, о котором я уже упоминал, я уже много лет мечтаю сделать. Я чуть было не разделил ее судьбу. В 1972-м я должен был лететь тем же самолетом, что и она, у меня уже был билет. Но все самолеты этой авиакомпании разбились за два предыдущих года. Это был последний самолет и мест всем не хватило.
Вы много раз избегали смерти, верите ли вы в удачу?
Нет. Хотя вам следовало бы задать этот вопрос более конкретно. Я так понимаю, вы имеете в виду, верю ли я в судьбу? Некоторые оттенки вашего вопроса указывают на то, что на латыни называется fatum. Судьба. Нет, в это я не верю. Но я доверяю статистике. Есть такая штука, как вероятность. Я верю в математику. Так что я стараюсь не переоценивать значимость рока или предопределения, или идею того, что все предначертано заранее – об этом столько времени разглагольствовала философия. Так случается, но не более того. Ты живешь своей жизнью, в которой есть вероятность, и ты открыт всему, что попадается на твоем пути.
Причина, по которой я живу так долго, имея такую профессию - обычно столько не живут, исключения крайне редки – в том, что я очень открытый человек. Я открыт, я живу, и в моих картинах есть жизнь. Это касается, например, и Луиса Бунюэля. Возьмите картины, которые он снял в тридцатых, возьмите его картины пятидесятых, которые он снял в Мексике, или фильмы, которые он снял, живя во Франции, Скромное обаяние буржуазии, и т.д. Он никогда не переставал жить, он всегда был очень живым, открытым. Я очень люблю за это Бюнюэля. Я люблю его за его способность никогда не идти по колее, наезженной им же самим. Не повторяться. Вы видите, как рождается новая жизнь, каждый раз, когда смотрите фильмы Бюнюэля. И кстати, у него отличное чувство юмора. Его юмор идет от глубины его понимания вещей. Он не суеверен. Он один из тех, кто пытается постичь сердце человека. Постижение сердца человека – это и моя задача, как я ее понимаю.Приведу вам пример. Только потому, что я понимаю сердца людей, актеры у меня работают так хорошо. Именно поэтому мне удалось в своем фильме Далекая синяя высь задействовать настоящих космонавтов. С ними уже был материал, снятый в 1989 году во время их полета в космос. Трудно поверить, но никто этот материал раньше не видел. До этого он собирал пыль в архиве в Пасадене в огромном ангаре. Крупнейший архив НАСА хранится именно там - десятки миллионов документов, включая кино, видео, фото, результаты исследований и т.д., с начала пятидесятых годов. Это как El Archivo de Las Indias в Севилье, где собраны все документы о покорении Нового Света. Там хранится личный дневник Христофора Колумба, письма Кортеса со всеми подробностями судебного процесса, который имел место по его возвращении. И точно так же все ключевые документы, касающееся покорения космоса хранятся в Пасадене, но никто об этом не знает. Я попал туда из любопытства – другой вопрос, что именно меня туда привело, но это долгая история, надо будет поговорить об этом как-нибудь в другой раз. В этом архиве хронические проблемы с финансированием и не хватает персонала. Меня встретил один-единственный человек, который очень удивился, увидев посетителя, но провел меня по архиву.
Вот, и мне нужно было снять этих космонавтов спустя семнадцать или восемнадцать лет после того полета в 1989-м. Я договорился о встрече с ними в Космическом Джонсоновском центре в Хьюстоне, потому что оказалось, что многие из них там работают. Меня привели в помещение, примерно такое же по размеру, как то, в котором мы с вами сейчас находимся, в огромный конференц-зал. Там пять кресел стояло таким полукругом с одной стороны стола, и одно с другой стороны, для меня. Меня представили, они встали. Я поздоровался, они представились. Я сел и понял, что я вообще не знаю, с чего начать. Ну вот как с ними говорить? Как им объяснить?  Что я могу понять по их лицам? Я смотрел на них, и вдруг меня поразило лицо одного из летчиков. Понимаете, вот когда я смотрю на толпу, я могу сказать, что вот этот человек, например, адвокат, этот – шофер, или там, вот этот – плотник. Я могу это определить. Я сел напротив них и первое, что я сделал, я сказал - я вырос в горах, в Баварии и в детстве научился сам доить корову. И с тех пор я могу сказать, глядя на человека, умеет он доить корову или нет. Показал на одного из летчиков – вот вы, сэр. Он говорит: ага, - и смеется, хлопает себя по боку, встает и идет ко мне обниматься: да, все правильно, я рос на ферме в Теннеси и корову доить я умею! И с этого момента все пошло.
Я это все к тому, что я могу читать в человеческом сердце. И это важная часть моей профессии. Этому невозможно научиться, только опыт. Причем опыт не такой уж и сложный. Что чувствует человек, попавший в тюрьму? Или голодный? Каково это - растить детей? Или блуждать в одиночестве по пустыне? Или столкнуться лицом к лицу с настоящей опасностью? Это все элементарные вещи и при этом - главные. Но большинство из нас с ними незнакомы, никогда этого не переживали. За исключением заботы о детях. Я не знаю никого ни во Франции, ни в Испании, кто бы голодал. Я – голодал. Я не знаком с теми, кто страдал в местах заключения. Сам я проходил через это. В Африке, дважды или трижды. Но в любом случае – приходилось ли вам когда-нибудь куда-нибудь долго-долго идти пешком? Вот благодаря таким походам я и получил опыт, который позволил мне состояться как кинорежиссеру. Записано в Валенсии, Испания, 4 октября 2008 года, беседовали Эрве Оброн и Эммануэль Бурдо.
Это интервью является отрывком из книги "Вернер Херцог, инструкция по выживанию"
©Les Cahiers du cinéma
|
|
|
Версия для печати
