Иван Денисов
Обычно супергероев мы ассоциируем с комиксами, их экранизациями или стилизациями под эти экранизации. Но супергерои попали под каток леволиберального конформизма.
Читать далее
|
|
|
|
|
14 ноября 2008
Алексей Коленский
 70-летний Шлёндорф не похож на старика – лицо без тени морщинки сияет как ослепительный череп. Выдающийся режиссёр напоминает озорника-малолетку, плутающего с легкомысленной губной гармошкой и суковатой палкой по тирольским лесам, или удалого фельдфебеля, тихой украинской ночью крадущегося в родимую казарму (на голове блестит каска, под мышкой, разумеется, курица). Сменим декорации и реквизит, вообразим вместо гордых лесов и мирных хат выдающиеся памятники киноискусства, вместо курицы - птицу творческого счастья, эдакую пернатую аллегорию профессионального долголетия, и получим портрет вечнозеленого классика немецкого кино. Никем не любимого, но умеющего нравиться решительно всем поклонникам авторского кино мыслителя и балагура Фолькера Шлёндорфа. Штрихи автопортрета режиссер набросал лично, уместив в 47-минутной исповеди на сцене столичного "Ударника" пухлый (хочется верить, хочется читать) том мемуаров, над которым трудился последний год. Слово саркастичному, но несомненному мастеру литературных (и не только) экранизаций:
Что такое кино? Ответить на этот вопрос мне не проще, чем понять, что такое я сам. Личность приобретается в течение всей жизни; моя началась в тот момент, когда я осознал себя ребенком без личности. Мне было 5 лет, шла война, рвались бомбы, одна из них попала в нашу квартиру. Так я потерял мать и решил: так тому и быть! Внезапно я стал обладателем сразу двух вещей - образа вечно юной мамы и небесного ангела-хранителя. Спустя 30 лет пришла боль потери. В Жестяном барабане есть абсурдный лирический эпизод: маленький Оскар видит мать, пытающуюся отравиться рыбой, ее тошнит, она запирается в туалете и малыш принимается барабанить кулачками в закрытую дверь. Такой сцены нет в романе Гюнтера Грасса, она автобиографична - пока моя мать горела заживо, я барабанил в запертую дверь соседней комнаты… Несколько лет спустя раздались голоса: "Они идут, идут!" Это были американцы. Тогда мы уже мы жили в лесу, в избушке… Я и мои сверстники были чрезмерно впечатлены громадными пыльными американскими автомобилями, а еще больше их водителями – неграми с ужасающе-белыми зубами. Нам казалось, что с этими машинами способна справиться только такая устрашающая порода мужчин (позже я узнал, что в американскую армию негры призывались только в транспортные батальоны)… Они были нашими союзниками – они помогли нам победить наших родителей! Кроме жвачки, у союзников был ленивый, добродушный стиль – они рулили одной рукой, высунув одну ногу наружу, бродили по газонам и сильно отличались от последних немецких солдат, провонявших цинизмом и горечью. Рядом с такими суперменами мы чувствовали себя цивилизационно выше наших анахроничных предков… Мой отец так и остался гражданином невообразимого для меня кайзеровского мира, всегда был очень резок в суждениях и поступках. Помню, он отговаривал меня от экранизации "Тёрлесса", считая роман Музиля гомосексуальной порнографией. Однажды я дал ему билет на Жестяной барабан и он написал мне: "Ужасно, отвратительно и лживо, но в этом виноват не ты, а Грасс!" 
2 страницы
1 2  
|
|
|
|
Версия для печати
