Иван Кислый
Неполным будет утверждение, что в Аире Вайда виртуозно соединил литературную основу с документалистикой. Нет, более того: он поставил под вопрос сосуществование жизни и кинематографа. Вайда спрашивает: перестает ли жизнь, заснятая на пленку, быть жизнью? И дает вполне однозначный ответ.
Читать далее
|
|
|
|
|
15 октября 2008
Алексей Коленский
 Гиш полагала, что роль ей не совсем впору, вела свою партию сдержанно, ни на шаг не отступая от реалистичного духа гриффитовских сцен. В пятиминутном эпизоде свидания, Гиш располагается лицом к камере, рядом с раненным офицером. Мышцы ее лица остаются чуть расслаблены, едва подвижны, основной акцент делается на медленно танцующем взгляде, который, как будто в рапиде, прочерчивает сложную эллиптическую траекторию, время от времени меняющуюся за счет плавного полу-поворота талии. Гиш раскрывается в этих невесомых полу-наклонах, как бы струящихся от то и дело опускаемых век. Все подчиняется или затмевается ее физиогномическим соло – в беззвучной беседе лицо и взор демонстрируют друг другу покойную отстраненность, упоение заботы о страдающем в забытье возлюбленном – отстраненность, которая не уступает ни мгновения произволу воображения.
Во второй, "мирной" части есть изюминка, до сих пор сводящая с ума жрецов политкорректности - сумасшедший экшн, разогретый сценами бесчинств афро-северян. В эпизоде с грязным (в буквальном смысле - подкрашенным ваксой) политиканом-метисом, который домогается героини, соблазняет ее "стать белой королевой его черного царства", лицо Гиш затмевается невыносимым ужасом, беспамятством терзаемого ребенка. Спасение близко: сквозь пыль проселков на помощь деве мчится стая белых ангелов Ку-Клукс-Клана. Гриффит не случайно доверил большую часть ролей ражих федералистов меченным грязью белым парням - янки так и не догадались, что под видом чернокожих дегенератов художник вывел трусливых белых политиканов, прикрывающихся черными дикарями. Гриффит был и остается выше вздорных обвинений в расизме. Противопоставляя бессмысленный ад официальной истории подвигам гражданского мужества, он формулировал куда более радикальную мысль: лишь война на собственном пороге явится подлинным Рождением нации, Большой историей, Спасением будущего – все эти вещи немыслимы без публичного уничтожения официозной легенды Соединения Штатов Америки.
Призыв был не столько услышан, сколько прочувствован соотечественниками: почтенная публика избивала скандалистов и диффаматоров без отрыва от экрана. Фильм стоимостью 100 тысяч долларов озолотил инвесторов, собрав более 100 миллионов. Правда, грязные парни подпортили режиссеру кровь. Поведясь на провокацию, Гриффит задумал еще более мощный, но, увы, чересчур дидактичный проект; в Нетерпимости Гиш досталась крохотная роль "Матери, качающей колыбель". Восьмичасовой эпос был урезан для проката до трех часов, что было второй роковой ошибкой: фильм, соединивший 4 истории разных эпох, не воспринимался зрителями в качестве органичного целого и не окупил производства. Следующую картину – Сердце мира - Гриффит снимал в сотрудничестве с Лилиан.
Последним абсолютным триумфом и вершиной творческого дуумвирата Гриффита и Гиш стала экранизация сентиментального рассказа Томаса Бэрка "Китаец и ребенок". Сюжет фильма Сломанные побеги напоминает Диккенса или Гаршина. Жестоко избитая отцом (боксером, скотиной, кокни) девушка оказывается на улице. В бессознательном сознании ее подбирает юный китаец, совмещающий проповедь буддизма и службу в мелочной лавке. Тайно влюбленный Ли выхаживает Люси. Разведав местонахождение беглянки, отец забирает дочь домой, которую забивает насмерть. Китаец убивает отца.
Фрагмент из фильма "Сломанные побеги", 1919
Накануне съемок Лилиан переболела испанкой. Изнеможение болезни наложило роковую тень, как нельзя более уместную в образе героини. Поясняющие события титры выспренно сентиментальны, как если бы они представляли не объективную картину, а субъективное переживание происшедшего одним из героев. Вполне очевидно какого именно: из трех действующих лиц выживает лишь китаец, он же является единственным сентиментальным персонажем. В начале фильма рассказчик проговаривается, что явился в Лондон ради проповеди буддистского ненасилия белым варварам. Парадоксально, но факт: именно он и провоцирует насилие, оставив ребенка у себя, сотворив себе идола. Более прочих субъективен титр, объясняющий звериную ярость отца ненавистью к людям с желтой кожей, что не подтверждается ни в одном эпизоде. Как бы плох ни был отец, он, прежде всего, возвращает похищенную дочь. Возможно, в припадке ярости отец действительно убивает Люси (хотя сцена убийства подчеркнуто условна - не в пример предшествовавшему избиению). Тем не менее, у негодяя остается метафизическое оправдание: лицо Гиш, источающее самую преданную любовь к своему мучителю – подобно лучу, бессильно ласкающему мерзости жизни сквозь замерзающее стекло. Ни тени подобного выражения нет в сценах с китайцем. Прекрасный актер Ричард Бартельмес играет Ли подчеркнуто схематично - его герой беспрестанно застывает странно скособочась - будто дремлет и одновременно подглядывает. Эта "замороженная" игра является гротескным слепком собирательного образа Гиш, так же, как и здесь, и в ранних фильмах двигавшейся боком (не покидая плана) и искоса гипнотизировавшей объектив. Возможно, "Ли" является протагонистом не одного камерного сюжета, а всех сюжетов Гриффита - возможно, в непроницаемом, лице "китайца" режиссер осудил себя… В картине есть поразительный крупный план Лилиан, пальцами раздвигающей рот в улыбке, будто разрывающей себе лицо.
Вскоре после триумфальной премьеры Сломанных побегов Гриффит стал отдалять от себя свою трудолюбивую музу, настойчиво советуя ей самостоятельно заняться режиссурой. В 1920 году Гиш поставила один фильм (не сохранившийся до наших дней), а в послегриффитовский период снялась более чем в 50 фильмах и телепостановках, опубликовала книгу воспоминаний "Кино, Гриффит и я"… Ни разу не замеченная в счастье в личной жизни, она пережила Дэвида на 47 лет.
3 страницы
 1 2 3
|
|
|
|
Версия для печати
