Екатерина Барабаш из "Независимой газеты" устроила жёсткое интервью Андрею Звягинцеву. Режиссёр "Изгнания" бровью не повёл и на провокации не поддался.
ТАЙНЫ И МЕТАФОРЫ ЗВЯГИНЦЕВА В "ИЗГНАНИИ" ("Независимая газета" от 21.05.2007)
Звягинцев просил не рассказывать сюжет до выхода картины в прокат. Обозреватель «НГ», встретившийся с режиссером после премьеры, обещание выполняет, но признается, что даже без просьбы Андрея внятно пересказать сюжет было бы сложно.
Барабаш: Андрей, вы понимаете, что к вам особый счет, учитывая небывалый триумф «Возвращения», на сравнение с которым обречены теперь все ваши картины?
Звягинцев: Я не виноват. Вообще я думаю, что того внимания и тех почестей, что выпали на долю «Возвращения», с лихвой хватит на все оставшиеся мои картины. А там уж судить не мне.
Барабаш: Судить художника не властно даже каннское жюри – все формальность. Но объясните, почему такая нелюбовь к конкретике: имена героев универсальные – Марк, Алекс, Вера, номерные знаки на машинах – таких вообще в природе не существует. Боитесь разбиться о быт?
Звягинцев: В определенном смысле – да. Мне кажется, что чем дальше мы уходим от конкретных деталей, от быта, тем больше приближаемся к таким материям, как мифология, архетипика, коллективное бессознательное. Вы понимаете?
Барабаш: Пока не очень.
Звягинцев: Ну хорошо. Мне кажется, что метафора не должна бить в глаза.
Барабаш: А куда?
Звягинцев: Метафора не должна быть навязчивой. Не все надо проговаривать, произносить. Иначе разрушается магия, исчезает та недосказанность, которая позволяет каждому увидеть в картине то, что он хочет, то, что ему ближе. У меня была задача, точнее – одна из задач: показать невидимое. А в этом случае лучше отойти подальше от конкретных указаний на место, время и прочее. Робер Брессон об этом хорошо, по-моему, сказал: мы не видим ветра, но знаем о нем по ряби на воде. Не надо говорить лишних слов, не надо показывать лишних движений. В повести Уильяма Сарояна, по которой снят фильм, героев звали по-другому, но тоже без указания на национальность. И говорили герои периодически на не понятном никому языке. Я-то подумал, что это армянский, но не могли же мои герои говорить по-армянски – зачем на кого-то прямо указывать? Вообще, если бы можно было снять на эсперанто, я бы так и сделал.
Барабаш: Признаюсь вам, я была среди тех, кто аплодировал «Возвращению» на Венецианском фестивале. Это потом уже стали видны недочеты картины, но поначалу она очень тронула. Что касается «Изгнания», то за два с половиной часа я так и не дождалась ни единой эмоции. Может, у вас получится объяснить, почему?
Звягинцев: Вы хотите, чтобы я объяснил, что с вами произошло?
Барабаш: За три с лишних года ничего особенного со мной не произошло. Я не могу понять, почему фильм, безмерно красивый, с любовью, грехом, ненавистью, религиозными метафорами, не задевает за живое.
Звягинцев: Вы вправе понимать и чувствовать по-своему. Я тоже вправе. В мире нет ничего объективного. Вот перед нами стоят чашки – мы же по-разному их воспринимаем.
Барабаш: Да, но мы оба понимаем, что это чашки…
Звягинцев: А собственно, кто сказал, что фильм должен трогать? Выходит растроганный зритель, обливается слезами, весь такой сентиментальный… Вам это нужно? Вы считаете, что тронуть эмоционального зрителя – это задача искусства? Я считаю, что душевные переживания и духовные – совершенно разные вещи. Легко спекулировать на поверхностных чувствах зрителей, но, как мне кажется, снимать кино, которое воздействует духовно, а не душевно, – это достойнее.
Барабаш: Я не говорила о спекуляции чувствами.
Звягинцев: Да? А о чем?
Барабаш: О том, что, мне кажется, вы так далеко ушли от быта, что зашли куда-то туда, где уже ничего и никого нет, – ни людей, ни настоящих чувств. И духовных проблем, кстати, тоже. Одни метафоры, которым уже тесно. Не обижайтесь, извините.
Звягинцев: Почему вы извиняетесь за свои вопросы? Вы совершенно вправе не увидеть в моем фильме того, что я хотел сказать. А я вправе с вами не согласиться. Я не могу ответить на ваш вопрос. Но думаю, места под солнцем хватит всем – и вам, и мне. Вот есть Библия – одна на всех, но каждый ведь понимает ее по-своему.
Барабаш: Да? Ладно, давайте о другом. Вы какой режиссер – деспотичный? либеральный?
Звягинцев: Я по образованию актер и, как мне кажется, актерскую натуру хорошо понимаю. Актеры зависимы и инфантильны. Им нужно, чтобы их любили, тогда они в лепешку разобьются, чтобы сделать то, что требует режиссер. Когда меня спрашивают, как я работаю с актерами, я всегда отвечаю: я не работаю с ними, я их выбираю. Сначала я должен понять каждого, тогда работать будет легко. У меня есть своя система общения с актерами. В каждом эпизоде я говорю: не думай о том, что ты делаешь сейчас, думай о том, что будет потом. То есть я заставляю актера еще заранее готовиться к следующему эпизоду. На «Возвращении» мы с Лавроненко составили своего рода график на тридцать эпизодов вперед. И получилось, что к каждому следующему эпизоду добиваешься абсолютной достоверности.
Барабаш: Долой систему Станиславского? Работаем по системе Звягинцева?
Звягинцев: Система Станиславского – это фундамент, на котором строится все остальное. Для меня главное – действовать с актером в одном направлении.[/size]
Версия для печати
